"Корона мира" - читать интересную книгу автора (Макдуф Алекс)

Глава VII

Очнулась она в совершенно незнакомом месте. Комната, где она находилась, была освещена лишь трепетным огоньком свечи. Стол, глиняная посуда, кувшин, в углу из лепной пасти крокодила лилась струйкой вода, падая в небольшой полукруглый бассейн с плоским дном, наполняя его и уходя в небольшое отверстие в полу. Звук журчащей воды и разбудил Этайн. Графиня лежала на циновке из рисовых прутьев. Помещение было невелико — три на два локтя. Единственный доступ в него был, похоже, сверху, через квадратный люк на высоте двух локтей, в котором виднелось ночное небо, по коему проплывали облака, наслаиваясь друг на друга, Края их были посеребрены лунным светом, пробивавшимся сквозь просветы. Люк находился прямо над бассейном, и дождевая вода уходила бы туда. Но, несмотря на открытый верх, холодно не было. За одной из стен, очевидно, размещался камин или печь, потому что от нее исходило приятное домашнее тепло. В другой стене были прорезаны уз- кие вертикальные окна. Все стены, кроме той, что с фонтанчиком, были завешены мягкими коврами с длинным ворсом.

Этайн осмотрела все прочие предметы мебели и утвари. Стол был сделан из крепкого мореного дуба. Столешница инкрустирована иными редкими породами дерева. Похожие столы — добротные и незатейливые — изготавливали в Немедии. Металлическая — бронзовая и серебряная — посуда была явно туранского происхождения, фарфоровая — кхитайского. Циновки могли сделать где угодно, но, судя по рисунку, напоминающему чем-то древние наскальные росписи, они были из Черных Королевств. Стулья — их было два, из хвойных пород, весьма изящных, с искусной резьбой, — похоже, из Офира.

Словом, все это было из мест столь разных, что определить, где же, собственно, оказалась Этайн, не представлялось возможным. Не знала она ни сколько проспала, ни когда ее похитили — кстати, как же смог этот мужчина проникнуть во дворец, да еще и забраться по стене, как паук? — кажется, было еще темно, хотя ночь была на исходе. Сейчас опять темно. Если ее куда-то увезли, что наиболее вероятно, и сейчас опять ночь, то она проспала целые сутки или чуть меньше. Неудивительно, что ей хотелось есть и пить. В накрытых колпаками тарелках обнаружился свежий, даже не успевший остыть хлеб, кое-какая зелень, рис с шафраном, жареный бекас в грибном соусе, в кувшине было молодое легкое вино. Она поела хлеба, зелени и риса, запила водой из фонтанчика. Вода была родниковая — холодная, чистая, с известковым привкусом. Вино и мясо трогать не стала — туда легче всего подмешать снотворное или яд. Иногда зелье можно было распознать на вкус, а вино и мясо под соусом лучше всего могли его скрыть.

Хотя зачем бы тащить ее так далеко, чтобы тут же отравить? Но неважно. Вино и мясо не способствуют ясности мысли, как говорил Озимандия, а подумать следовало. Этайн забралась на циновку, села спиной к стене, поджав ноги.

Итак, что она помнила о том мужчине в черном? Ничего. То есть ничего примечательного. Худощавый, должно быть, очень сильный, умелый и ловкий, если сумел пробраться во внутренний двор и добраться до окна. Похоже, не очень высокий, если сравнивать с Майлдафом или Конаном — локтей шести, не более. Бледный как смерть, хотя на таком холоде, как был в ту ночь, при таком ветре и таком напряжении сил можно было и побледнеть, и закоченеть. Безусый и безбородый. Губы? Тонкие, пожалуй, ехидные. Нос? Нос крючковатый, ястребиный, с заметной горбинкой. Глаза темные, колючие, злые. Подбородок острый, выдающийся, как у человека упрямого и явного гордеца.

Вот и все. Одет был в черное, прямо-таки закутан. Плащ, капюшон, туго обтягивающий голову, полумаска. Ах, да, он же еще связывал ей запястья. Этайн потерла эти места, посмотрела: да, боли не было, но красноватый след от грубой веревки остался на нежной коже. Мерзавец! Но иначе он бы ее уронил. Такой способ переноски раненого или слабого на высоте был самым надежным, как говорил Хорса. Руки у него были ловкие, нервные, пальцы длинные, запястья…

Браслет! Золото, тонкой работы створчатый браслет на левой руке, с рисунком птицы. Петуха? Нет, у петуха есть гребень и бородка. Оперение было пышное… Павлин! Конечно павлин! Павлин… Если павлин, то похититель был с юга или востока. Туран? Нет, к чему им! Стигия? Очень возможно, но тогда был бы змей. Нет-нет, все не то… Погодите, постойте, она ведь совсем недавно где-то видела или что-то читала…

Книга! В книге, что дал Озимандия! Буквы и рисунок словно настоящие возникли пред ее мысленным взором.

«Саббатея, город-государство в землях Шема. Страна сия, Саббатея вышеупомянутая, весьма дурную репутацию имеет и более всего из-за того, что жители ее культ Золотого Павлина исповедуют, жестокий, богопротивный и кровавый. Адепты веры сей, воистину, убийцы, и к услугам их правители городов шемитских прибегают охотно.

Культ же сей в Шеме запретным почитается, ибо поклоняются в Саббатее идолу мерзкому, подобному демону в перьях павлиньих, коему жертвы приносить должно кровавые, животных всяческих, а также людей. Причем на людей жрецы те охоту ведут, отчего в искусстве сем преуспели отлично, и равных и немного сыщется».

Вот оно что! Золотой Павлин! Значит, ее принесут в жертву? Но почему не сразу?! Или его наняли? Наверно, наняли! Во всяком случае, лучше думать так. Так не очень страшно. Но кто? Кому сейчас так нужно помешать королю? Ах, жаль она плохо понимает в политике! Но, вернее всего, Стигия. А еще… «В Асгалуне, как нигде в ином месте на побережье к северу от Черных Королевств, сильны те, кто перевозит и сбывает порошок грез тем, кто пагубную страсть к сему зелью имеет. И есть у них и флот, и многие средства, дабы вести свой промысел повсюду и безбоязненно», — гласила книга Саллюстия Меранского.

Да, еще и шемиты. Впрочем, легче ли от того, что она узнает кто? Нужно ведь знать, где она, нужно как-то передать о себе весточку!

Этайн вскочила, пододвинула к стене стул, заглянула в окно.

В рваном, постоянно меняющемся из-за бегущих по небу облаков причудливом лунном узоре, представляющемся взгляду графини зловещим, тянулись справа налево воды неширокой реки. Другой берег весь был скрыт густыми посадками. В темноте трудно было разобрать, что это за растение, но более всего это походило на дикий виноград. Как ни старалась Этайн увидеть что-либо еще, заглядывая в другие окна, пытаясь посмотреть как-нибудь сбоку или протиснуть лицо подальше, ничего нового это ей не дало. Оставалось ждать, пока явится прислуга или некто из тех, кто ныне распоряжается ее судьбой. Ее, конечно же, взяли в заложницы, и ясно, что они потребуют от короля взамен. Но ведь Конан не примет условий! Что же он сделает? И что будет с ней, когда купцы выслушают ответ короля? Что будет с ней?!

Этайн опять села на циновку и немного поплакала. Потом намочила платочек холодной водой, приложила к глазам, чтобы не были красными. Спать не хотелось. Сразу подумалось о Майлдафе. Горец, конечно же, узнает все немедленно. И что скажет тогда Бриан? «Прекрасную Этайн заточили в скверный сид? Тому, кто это сделал, скоро споет банши, пусть даже я не продам в Туран последнюю партию шерсти!» И Хорса… Хорса ценит короля, он называет его кенигом — это высшая степень признания и уважения для гандера. Но ведь он не бросит ее, он сам говорил так! Только бы он не слишком рисковал, в конце концов, ее ведь не убьют — зачем им? А если так, то выпустят рано или поздно, что им с ней возиться?

Так думала графиня, не зная еще, кто такие «они», и стараясь не думать, что «они» могут с ней сделать, если не убьют.

В бесплодных раздумьях прошла ночь. В окошки и люк в потолке сочилась утренняя серость. Потом забрезжил рассвет, защебетали птицы. Никто не приходил, никаких голосов не доносилось снаружи. Она еще раз посмотрела в окно. Речка — даже, скорее, ручей — была мутная от глины золотисто-коричневого цвета. Зеленые кусты винограда склоняли ветви прямо к воде, касаясь ее листами. До самого горизонта, сколько могла она видеть, тянулись виноградники, плоская равнина, где не на чем остановить взгляд.

В Аквилонии таких мест не было. Разве Пуантен мог похвалиться виноградниками, но его земли не были ни столь жарки, ни столь плоски. Но это не могла быть и Немедия или Коф: климат Немедии также был слишком суров для винограда, а Коф или, скажем, Шем находились чересчур далеко для однодневной поездки. Для визита в Зингару надо было бы перевалить горы. Оставался Аргос, куда можно было попасть прямиком, по Xо-роту, но и в этом случае путешествие не могло занять только сутки — требовалось по меньшей мере три дня. Неужели она проспала трое суток? Нет, не может быть!

В это время сверху послышался шорох. Графиня мгновенно оказалась в дальнем от люка углу. Схватив серебряный кувшин поувесистее, она приготовилась обороняться.

В отверстие сначала свесился канат с привязанной внизу корзиной, а затем по тому же канату вниз стремительно скользнул огромный чернокожий человек в тунике, которая едва ли не трещала на его могучих плечах. Не обращая внимания на Этайн, раб собрал со стола посуду и сложил все в корзину, не поинтересовавшись даже, почему Этайн не съела мяса и не притронулась к такому хорошему вину.

Чернокожий явно заметил кувшин в руках графини, но не сделал ни малейшей попытки попросить его обратно или отобрать. Потом он собрал постельное белье и запихал в ту же корзину, хотя белье было весьма дорогим. Так и не удостоив пленницу ни словом, ни жестом, слуга с ловкостью леопарда, несмотря на внушительные свои пропорции, влез по канату обратно. Он исчез в люке и втащил туда корзину.

«Надо попробовать заговорить с ним, — подумала Этайн. — Узнать хотя бы, где я. Он дикарь, конечно, но, в конце концов, все же мужчина, а я далеко не дурнушка, а даже… Зеркало тут есть?» В туалетной комнатке зеркало нашлось. «А я даже очень ничего! — с удовольствием подумала графиня. — Интересно, хватит ли моих чар обольстить настоящего варвара? С благородными тарантийцами это получалось просто».

Не прошло и фарсинта, как канат с корзиной вновь опустился вниз. В корзине лежало белье. Затем не замедлил появиться и чернокожий великан. Мускулатура у него была развита великолепно, пожалуй даже чересчур. Создавалось впечатление, что обладатель этих мускулов нарочно наращивал их, чтобы произвести эффект, Голова его напоминала кувалду, но лицо нельзя было назвать глупым или уродливым. Это было лицо большого ребенка, вышколенного с младенческих лет раба, кругозор которого ограничивался стенами хозяйской усадьбы.

Сверху кто-то опустил еще и поднос с посудой и кушаньями. Чернокожий ловко принялся ставить все это на стол. Этайн пододвинула стул, села, закинув ножку на ножку, так что слуге приходилось тянуться над ее ногами, чтобы поставить блюда. Правда, при его росте это не составляло труда, Раб выполнял свою работу так, будто был в комнате один.

«Однако! — подумала Этайн. Вид у нее был более чем завлекательный. — Не раздеваться же мне перед ним?!»

Закончив со столом, великан взялся за постель, с ловкостью девушки-служанки застилая циновки покрывалами и простынями.

Этайн, продолжая игру, вскочила со стула и легла на циновку, заставляя чернокожего приостановить работу. Теперь не замечать ее он не мог. Раб действительно остановился с тонкой шелковой простыней в руках и вопросительно воззрился на Этайн, выразительно выкатив огромные круглые белки. Выглядело это столь смешно, что Этайн прыснула. Облокотившись на локоть, она легла на бедро и спросила:

— Как тебя зовут? Откуда ты? И что это за место?

В ответ слуга растянул в улыбке полные красные губы, обнажив ряд крупных белых зубов, отрицательно покачал головой, а потом, разинув рот, стал указывать на него пальцем.

Этайн взглянула и обмерла: вместо языка во рту у раба шевелился короткий обрубок! Бедняга, он не мог сказать ей ни слова, даже если бы захотел! Графиню охватило чувство искренней жалости. Она даже ругала себя за то, как собиралась дразнить этого несчастного. Порывисто поднявшись, она ласково погладила огромную, твердую как железо черную руку. Чернокожий стоял как вкопанный: вероятно, подобные проявления человеческого участия были ему мало знакомы.

— Так ты не можешь поговорить со мной? — спросила Этайн, заглядывая снизу вверх в круглые детские глаза раба. Тот кивнул, по-прежнему выразительно изобразив на лице разочарование.

— И писать ты тоже не умеешь?

Слуга помотал головой и снова вопросительно посмотрел на графиню.

— Ты хочешь спросить, не нужно ли мне чего-нибудь еще? — догадалась она, — Пожалуй, нет. Хотя… Ты любишь музыку и песни?

Гигант опять расплылся в улыбке и закивал своей большой головой.

— Тогда принеси мне лиру или лютню. Про арфу в ваших краях, наверно, не слышали. Жаль, я даже не могу узнать, что это за края. И передай своему хозяину, если можешь, что я хотела бы с ним побеседовать.

Раб кивнул еще раз, а потом опять покачал головой, должно быть, отвечая «нет» на последнюю просьбу. Он закончил возню с бельем и, неожиданно тепло и ласково пожав руку Этайн чуть выше локтя — движение его было быстрым, словно у дикой кошки, — снова исчез через отверстие в потолке.

«Что ж, — подвела итог Этайн. — Не так уж и плохо. Правда, ничего особенно хорошего. Со мной не хотят разговаривать, подослали немого, да еще и бесхитростного. Это ведь двойная хитрость: как бы он не навредил себе и мне, рассказав о том, какая я хорошая. Но он заслуживает сочувствия. По крайней мере, один заступник у меня здесь будет».

Чернокожий выполнил обещание и вечером принес лютню. Этайн любила музицировать, отлично разбиралась в известных ей музыкальных инструментах. Лютня была прекрасной работы из вишневого, черного и красного дерева, палисандра и еще каких-то неизвестных пород, но, должно быть, очень редких и дорогих. Этайн осмотрела инструмент внимательно в поисках знака мастера. Он обнаружился на внутренней поверхности кузова. «Дзолло, сын Пьяцци из Мерано». Аргос! Значит — правда, утверждать со всей уверенностью было рановато, но музыкальные умельцы держали марку и старались не допустить проникновения изделий от конкурентов в свои страны — ее привезли в Аргос. И спала она не сутки, а втрое больше. Поэтому и есть хотелось так, будто она была голодна как волк!

Графиня тронула струны; лютня отозвалась. О, это был дивной красоты звучания инструмент! На некоторое время Этайн забыла обо всем: ей хотелось натешиться этой лютней, наслушаться ею, стать для нее своей, подругой. И она пробовала разные песни, мотивы, голоса, сочинения лучших музыкантов, какие были ей доступны. И лютня не упрямилась.

Черный атлет веселился и грустил, как ребенок, только шуметь себе не позволял. Даже в ладоши не хлопал. Наконец он встал и снова пожал Этайн руку. В глазах его только что слезы не стояли.

— Тебе пора идти? И лютню ты унесешь?

Слуга покачал головой и полез наверх. Лютня осталась у графини.

«Его оставили при мне. Вот хитрецы! Или они не боятся здесь никого? Так или иначе, лютня со мной. Что ж, буду играть, может быть, кто-то из соседей услышит? Пойдут разговоры, откуда такие звуки, голоса…»

Этайн в голову не приходило стучаться, кричать, отказываться от еды. Хорса учил ее всему, что может пригодиться в таких случаях. За слишком дерзкое поведение ее запросто могли упрятать в какой-нибудь безобразный подвал — сырой, холодный и с крысами, а еду не давать вовсе, так что и выбора бы не осталось: хочешь не хочешь — голодай. При «хорошем поведении» у нее оставался максимум возможной свободы, а значит, и наилучшие шансы бежать или хотя бы выйти из заточения целой и невредимой.