"Корона мира" - читать интересную книгу автора (Макдуф Алекс)

Глава XI

Вельбер покачивался в шахте у одной из ступенек лестницы. Если вода и прибывала еще, то очень медленно. Лестница поднималась вверх, теряясь где-то в потемках. Она была изготовлена из белого мрамора, перила — из того же серебристого металла, что и ворота. Стены шахты покрывала мозаика, но, в отличие от обычной хайборийской мозаики, маленькие плитки были словно облиты некой тонкой и твердой прозрачной массой, походившей на стекло. Огонь факела отражался в ней зыбким отсветом, будто некий светоч сиял из глубины, таящейся за прозрачной гранью, где уже не внутри, но вокруг стеклянного столба вилась лестница из белого мрамора и покачивалась на черной воде изогнутая кренделем лодка с людьми. Черное зеркало воды тоже отражало все то, чего достигал свет их слабого, как надежда, источника, и белый ступенчатый винт в окружении мерцающих стен погружался в бездонные глубины, и люди в лодке висели там вниз головой.

По стенам пестрели картины каких-то давних событий — а может, то была просто фантазия тогдашних живописцев? — и вились длиннейшие из когда-либо виденных в мире гирлянды письменных знаков. У Евсевия разгорелись глаза и перехватило дыхание.

— Если бы у меня был пергамент…

Слава Митре, что его у тебя нет, — отозвался Майлдаф, выбираясь наконец из воды и первым всходя на лестницу. — Ничего, твердая, — весомо заявил он, попробовав мрамор на прочность босой ногой. — Хотя пергамент был бы хорош для растопки: я замерз, пусть вода и не слишком холодна.

— Любезный Евсевий, ты провел бы здесь все оставшиеся годы жизни, читая эти повести, — заметил Сотти, — при этом обходился бы без света, еды и тепла. Но для нас подобное затруднительно.

— Пора выбираться наверх и поднимать вельбер, — подвел итог Альфонсо.

Опять тащить эту лодку на плечах! — безрадостно вымолвил принц Конти. — И как они втаскивали сюда грузы?!

— Вероятно, поднимали на веревках. Не удивлюсь, если наверху мы обнаружим нечто вроде вала для подъема якоря, — предположил Евсевий. — Впрочем, долго подниматься нам не придется. Мы почти у цели.

— В самом деле, — поддержал тарантийца Полагмар. — Не могли же они заставлять путников без надобности одолевать слишком длинный подъем?

— Надобность как раз была, — возразил Сотти. — Если здесь и вправду шла страшная война, такое было выгодно обороняющимся. Хотя ворота внизу столь внушительны, что никаких иных сооружений, на мой взгляд, не нужно.

— А ты бы поближе рассмотрел тех уродов с каменными молотами, — проворчал невежливо Майлдаф, — еще не такого бы нагородил. Впрочем, они все утонули, и ладно. Слава Митре и всем остальным. Пора подниматься. Если тебе, Евсевий, надоест жить, ты еще вернешься в эти края, прочтешь все надписи и станешь знаменитее самого Озимандии.

«Королеву, впрочем, жалко», — вздохнул про себя горец.

— Может, и вернусь, — мечтательно ухмыльнулся аквилонец. — Нехорошо, что не в наших силах запереть те врата и воспрепятствовать проникновению в эти дивные залы невежественных дикарей, в сих местах обитающих, и тем самым спасти их от поругания и разграбления.

— Кого, месьор? Дикарей? — осведомился Мегисту.

— О, нет, мой друг. Не этих несчастных, не ведающих света Митры, но то прекрасное, что скрывают теснины подземные.

Евсевий явно волновался, если даже с кушитом заговорил столь витиевато.

— Но ждать нового отлива мы не можем, — провозгласил он, взяв себя в руки. — Посему путь наш — вперед!

Вытащить из воды лодку и перегрузить на себя имущество было делом нехитрым, к тому же Бриан Майлдаф теперь делил груз вместе со всеми.

Отряжать кого-либо на охрану представлялось бессмыслицей.

Восхождение началось, но не поднялись они и на два локтя вверх, как Майлдаф, оглянувшийся напоследок на покачивающийся на тихой ряби мокрый паланкин с мыслью о том, что его-то они осмотреть забыли, увидел, как из-под занавески показалась та самая маленькая белая ручка и слегка отвела ткань в сторону. В открывшейся щелке блеснул испуганно-любопытный женский глаз.

— Погодите! — рявкнул горец и, не дожидаясь, пока остальные опустят вельбер с плеч, бросился вниз. Шторка мгновенно задернулась, но с помощью такой детской хитрости провести Майлдафа было затруднительно.

Сбежав на нижнюю ступеньку, горец ухватил за жердь отплывший было от лестницы паланкин и, отдернув шторку, изогнулся в неком подобии дворцового поклона:

— Пожалуйте, моя госпожа!

Шестеро спутников взирали на Бриана с удивлением, но с еще большим удивлением посмотрели они, когда из палатки осторожно и боязливо на ступеньку выбралась… невысокого роста миловидная особа и остановилась, нервно теребя в пальцах длинную нитку бус и опасливо глядя на возвышавшегося над нею Майлдафа. В то же время ей удавалось сохранять столь величественную осанку и держаться столь независимо, что у Бриана не осталось сомнений: перед ним была королева.

— Ее величество королева Народа Холмов! — объявил горец и про себя подумал: «Пожалуй, таким идиотом я не выглядел ни разу в моей многотрудной, полной лишений жизни».

Королева, впрочем, оказалась весьма подходящая. Это была молодая женщина. Даже, скорее, девушка, ростом не менее пяти с четвертью локтей, что, разумеется, значительно уступало росту самого Майлдафа, но для Народа Холмов считалось ростом гораздо выше среднего.

Длинные волнистые белые волосы, перехваченные ленточкой, составленной из нитей жемчуга с крупным рубином посредине, ниспадали на округлые плечи, очаровательную маленькую тугую грудь и прямую гибкую спину.

Лицо королевы было скорее обаятельным и миловидным, нежели красивым: маленький вздернутый носик, коралловые пухленькие губки, по-детски нежные бледные щеки, высокий чистый лоб, пересеченный первой робкой морщинкой, острый подбородок.

Но девочкой королева отнюдь не выглядела: видя, что дурных намерений люди пока не выказывают, она перестала бояться, и большие ярко-голубые слегка удлиненные, как у всех Людей Холмов, глаза ее теперь смотрели гордо и даже надменно, с вызовом.

Тонкие белесые брови повелительницы гор слегка хмурились.

Итак, черты лица ее нельзя было определить как совершенные, тонкие или точеные, нельзя было назвать их и благородными, но обаяние и свежесть молодости пребывали с нею, к тому же лицо это, несомненно, должно было определить как незаурядное, чему причиной, очевидно, служили способности и суровый характер королевы.

Одета она была в длинное и, разумеется, зеленое платье с золотистым пояском на тонкой талии, палантином и узким лифом на шнуровке. Рукава платья имели разрез до локтя, и из-под платья выглядывало другое, нижнее, глубокого темно-синего цвета. Стройные маленькие ножки были обуты в аккуратные кожаные востроносые сапоги с вышивкой и меховой оторочкой. Жаль только, что подол и сапожки насквозь промокли.

Конечно, не обошлось без украшений: в ушах посверкивали небольшие серебряные серьги тонкой скани, запястья украшали легкие золотые браслеты, витые из трех колец, а на шее, помимо нитки бирюзовых бус, которые перебирала тонкими холеными пальчиками королева, покоилось золотое ожерелье с вкрапленными в него опалами, выполненное как переплетение листьев.

— Занятная дама, — усмехнулся Евсевий.

— Весьма недурна собой, — добавил Сотти.

— Мы возьмем ее с собой? — деланно равнодушно спросил Конти.

— Полагаю, месьор Майлдаф это уже решил, — заметил Полагмар.

— Ее нельзя брать с собой. — Альфонсо стоял выше всех, высоко подняв факел и опасаясь подойти к королеве ближе, нежели на десять ступеней. Он был по-прежнему угрюм и бледен. — Она ведьма. Нам не будет удачи, если мы возьмем ее с собой. Утопите ее или оставьте здесь. Она ведьма: выберется, если захочет.

Почувствовав, что этот высокий жилистый человек, видом явно слуга, относится к ней враждебно, но в то же время побаивается, женщина метнула на него уничтожающий взгляд и сказала что-то лаконичное, но резкое и, должно быть, нелицеприятное на своем непонятном языке. Голос у нее оказался звонкий, насмешливый, переливчатый и музыкальный.

Альфонсо, позабыв про свою силу и недюжинное боевое умение, шарахнулся назад, будто ему в лицо бросилась ядовитейшая змея, едва не свалившись с лестницы, благо внизу была вода.

— Она сказала заклинание! — с убежденностью выдохнул Альфонсо. — Ее надо убить!

Евсевий было собирался пустить а ход уговоры, дабы избегнуть ссоры, могущей вспыхнуть из-за пылкости Конти, горячности Майлдафа и холодной жестокости Сотти по отношению к простолюдинам, но его неожиданно предупредил Мегисту.

Кушит, обернувшись к Альфонсо сверкая глазами, зашипел на него, как будто обличал в смертном грехе:

— Альфонсо, вспомни, что говорил тебе Гонзало. Не вздумай брать на корабль женщину! Но уж если она на нем оказалась, не вздумай выкинуть ее эа борт!

— Сама утонет, — вполголоса заметил Сотти.

Морские духи в женском обличье не простят тебе этого! Помнишь?! — продолжал Мегисту.

Помню, — мужественно произнес Альфонсо, поднимаясь и выпрямляясь, будто кол проглотил. — Но пусть она держится подальше от меня.

— Какие нелепые суеверия! — приглушенно воскликнул Конти.

— Этим суевериям следует король Конан, — мягко, но убедительно выговорил Евсевий. — И пока еще не жалел об этом.

— Мы идем, — объявил ученый громко. — Бриан, сопроводи даму. Похоже, вы нашли общий язык.

— С превеликою охотою, — ответствовал горец. — Языка я не понимаю, и боюсь что его не понимаешь даже ты. Но, похоже, Альфонсо было сказано: «Пошел вон, болван!»

— Это, без сомнения, наиболее страшное заклинание, какое может услышать мужчина от женщины! — расхохотался Евсевий.

— Моя госпожа, не угодно ли вам будет проследовать вверх по сей… — Майлдаф задумался, подбирая какое-нибудь изысканное выражение, долженствующее заменить вульгарное слово «лестница», но не нашел. — Лестнице, — закончил он.

Чтобы как-то пояснить свои слова, он сделал приглашающий жест. Вероятно, Народ Холмов растерял еще не всю память о придворном этикете, поскольку королева несколько брезгливо, подчеркивая всем своим видом вынужденность подобных действий, возложила свою изящную ручку на загорелую, жилистую, покрытую рубцами и царапинами и не слишком чистую клешню Майлдафа, указующую направление, и повернула голову с выражением недоумения по поводу столь продолжительного ожидания. Как ни был Бриан простоват, но посмотреть на придворную жизнь он успел, да и потанцевать на лугу на праздниках в Темре он случая не упускал. Хотя в первое мгновение он растерялся, последующие его действия даже Евсевий не мог не признать довольно галантными, ибо горец провел под руку королеву Народа Холмов по всем тем ступеням, что разделяли паланкин и спутников Майлдафа.

— Это месьор Евсевий, Хранитель Архива Дорожных Карт Аквилонского королевства, — представил он импозантного чернобородого аквилонца. — Это Конти, принц аргосский. Это градоначальник Мерано, Сотти, А это барон Полагмар из Гандерланда.

Все представленные месьоры не преминули поклониться и вежливо, но со значением посмотреть в глаза даме. Королева в окружении семи мужчин, каждый ростом, выше обыкновенного, выглядела довольно умилительно, но это придавало зрелищу дополнительное очарование.

«Пресветлый Митра! — подумал Евсевий. — Как нелепа, уморительна, но сколь и прелестна тем самым эта сцена: в пещере, едва не утонув и не будучи растерзаны чудищами, мы имеем честь быть представлены какой-то смазливой девице, этих чудищ возглавляющей. Притом представляет нас пастух из Темры, который держит эту девицу под руку, именуя ее королевой. И все это притом, что жизнь наша подвергается опасности каждое мгновение. Впрочем, как говорит тот же пастух, должно же мне как-то развлекаться?»

— А это королева Народа Холмов, э-э-э… госпожа, не соизволите ли вы назвать нам свое имя?

В ответ она высвободила руку и повелительно указала на самого Майлдафа, после чего изрекла нечто вопросительное.

Горец выпрямился, приложил ладонь к груди и молвил горделиво:

— Бриан.

Королева благосклонно кивнула, после чего также приложила руку к груди и молвила:

— Итрун.

— Теперь она неприкосновенна, — сказал Мегисту. — Она назвала имя.

Путь наверх занял, вопреки предположениям, добрых два фарсинта. Королева Итрун величаво отказалась от дальнейшего сопровождения и поднималась сама. Альфонсо временами опасливо посматривал на нее и что-то бубнил себе под нос, должно быть, позабытые за годы блужданий по морю молитвы, а может, старинные деревенские заговоры против нечисти.

Какое же разочарование ожидало их наверху! Широкая площадка, на которой, как и предугадал Евсевий, размещалась пара огромных валов и ворот для подъема грузов, не имела никаких иных выходов, кроме двух. Один, коим они сюда поднялись, то есть лестницу, и второй — массивные металлические ворота с богатым кованым узором и без всяких видимых приспособлений, чтобы их открыть.

— И что дальше? — спросил Альфонсо, угадав мысли остальных.

Все взгляды обратились на Евсевия.

— Не знаю, — просто ответил аквилонец. — Пока мы отдохнем. Здесь тепло, поскольку это самый верх шахты, а вода нас не зальет. Прилив исчерпал свою мощь. Я же подумаю.

Думал Евсевий долго. Они успели поесть и даже вздремнуть, а ученый все сидел у внутренних врат города гномов и размышлял. Иногда он поднимался, пытался нащупать какие-нибудь рычаги, спускался вниз по лестнице и пробовал читать письмена, карабкался на ворота, цепляясь за украшения. Ничего не помогало. Он пробовал заговорить с Итрун, но королева отвечала холодно и независимо, и было понятно, что она не понимает ни слова. Не понимал и Евсевий.

Наконец тарантиец, в шестой или седьмой раз возвратившись из путешествия вниз по лестнице, знаком показал, чтобы все слушали его. Вид у Евсевия был удрученный, что крайне обеспокоило Майлдафа: никогда прежде Евсевий не выглядел столь потерянным.

— Я изучил письмена, — устало выговорил он, и в голосе его звучала глухая безнадежность. — Там говорится, что врата открываются до смешного просто — словом. Это даже не заклинание, а просто слово. Но какое — этого там не сказано. Существуют тысячи и тысячи слов, и даже на хайборийских языках никто не перечислит всех, разве только Черный дракон Диармайда. На языке же гномов я не знаю ни единого слова. Их надписи выполнены на древнем наречии, похожем на язык атлантов, но их собственные знаки — полная загадка и неизвестность. Даже если искомое слово и есть в том древнем языке, письмена коего я понимаю, все равно я не знаю, как он звучал. Письмена говорят, что ключ к разгадке находится на камне, но на каком? Вероятно, был еще один камень, но мы или не заметили его, или он утрачен, или погребен где-то здесь, под водой. Что ж, если так, то нам следует ждать нового большого отлива, а это будет куда как не скоро. Вот и все.

Евсевий опустился на пол перед воротами и уставился в пространство прямо перед собой невидящим взглядом.

— Я же говорил, что ее нужно убить, — мрачно буркнул Альфонсо. — Вот она и принесла нам несчастье.

— Не мели языком! — рявкнул Майлдаф. — Еще неизвестно, какие у них были намерения! Может, они просто желали прогуляться с нами в этот город. Поверили нам и утонули. Хорошо, хоть Итрун спасли. Может, у них тут какая-то древняя святыня вроде гробницы благочестивого Диармайда, и они пять тысяч лет мечтали на нее взглянуть! — продолжал он, распаляясь. — Да при чем тут Итрун, когда всему виной гномы, нагородившие столько замков, что и Служителям Дол Улада не снилось, чтобы закупорить свой дурацкий Габилгатол…

Горячую оправдательную речь Бриана прервал скрежет. Створки ворот дрогнули и открыли узкую щель, еще раз судорожно дернулись и застыли. Щель была столь узка, что даже лезвие тончайшего ножа не проникло бы в нее. Но она была видима!

Евсевий вскочил мгновенно.

— Стойте! — воскликнул он. — Сила здесь ни к чему! Здесь и у тургарта ее не хватило бы! Бриан случайно изрек то самое слово — название города! Вот о каком ключе на камне говорилось в надписи! Но он произнес его не вполне верно, вот дверь и не открылась! Надо только правильно сказать это самое «Габилгатол»…

Ворота снова скрипнули и качнулись, но щель вряд ли стала шире. Евсевий тоже не угадал верного сочетания звуков.

— О чем я и предупреждал, — посетовал ученый, ударяя кулаком по створке и не чувствуя боли. — Ладно, попробую так…

— Габилгатол! — произнес звонкий голос Итрун. Произнес вовсе не так, как это делали Майлдаф и Евсевий, — с двумя ударениями, одно из которых было сильнее, и звуки королева выговаривала на свой лад.

Скрипа и скрежета не было. Ворота распахнулись бесшумно и плавно, будто их смазали маслом сегодня на рассвете.

— Вот так! — торжествующе изрек Бриан. — А говорили: «Несчастье, несчастье!» Вот тебе и ведьма! — добавил он, обращаясь к Альфонсо.

— Посмотрим. Мы еще не в Аквилонии, — благоразумно заметил моряк.

За воротами начинались две лестницы: вверх и вниз.

— Входим и закрываем ворота, — суетился мигом воспрянувший духом Евсевий. — Я не хочу погони, пусть даже Итрун и вправду королева. И я пекусь о тех ценностях, что могли сохраниться здесь.

— А если нам понадобится обратно, месьор? — осторожно спросил Мегисту.

— Не понадобится, — ободрил его Евсевий. — Смотри!

Он выскочил за ворота и, потянув какой-то рычаг, с легкостью захлопнул створки, оставив товарищей снова перед закрытыми дверями. Мгновение спустя так же легко и беззвучно створки раздвинулись опять. Евсевий стоял на пороге живой и невредимый.

— Вот, сколь велико было строительное искусство древних! — заявил он так, будто лично участвовал в возведении Габилгатола. — Нам теперь вниз, к подземной реке. Я уже отсюда слышал ее шум, когда остался за воротами один. С вашей стороны, к слову, не доносилось ни звука: этот металл не пропускает его!

И действительно, теперь путь их лежал все вниз и вниз. В отвоеванных факелами у тьмы участках пространства они видели дивную резьбу по камню, колонны — то массивные, то стройные, то с простыми, то с изысканными капителями, тимпаны, рельефы, лепнину, арабески, карнизы, балконы, арки, своды и контрфорсы, кессоны, аркбутаны, пилястры, фрески и мозаику, краску, стекло, хрусталь и металл — всего не перечесть. Евсевию оставалось только уповать на то, что когда-нибудь он еще вернется сюда, и не один, а с великой экспедицией. Тогда-то его жизнь будет прожита не зря.

Поддерживаемые мощными косоурами ступени лестницы — на сей раз широкой и прямой — неуклонно вели к самым корням гор, туда, где стремила свои воды подземная река, и шелест, плеск и шепот ее волн, поднимаясь вместе с эхом по коридорам, залам, анфиладам, галереям и шахтам, наполнял чертоги множеством неумолкающих влажных и влекущих голосов. Воистину, пещеры гномов нельзя было назвать безмолвными, пускай ни гнома, ни человека не было здесь вот уже пять тысяч лет.

Они достигли реки, опустившись много ниже, чем был вход в пещеру на западной стороне гор. Даже никогда не бывавшие в таких огромных подземельях почувствовали это. В глубинах царил мрак. Влага и пары, исходившие от потока, не в состоянии были заполнить равномерно все пустоты, оставаясь в большинстве своем в тоннеле, куда была заключена река, и воздух каверн был пергаментно сух. Никакой ветер не тревожил покой гранитного царства, и если даже и был где-то сквозняк, то лишь в самых верхних чертогах. Все это не могло не способствовать сохранению облика этих пещер таким, каким он был, когда пещеры были покинуты.

— Прекрасный и удивительный сид! — восхитился Майлдаф, когда спуск их подошел к завершению и они были уже близки к цели. — Не вижу лишь светящихся камней, что видели мы в Дол Уладе.

Подозреваю, что и камни эти мы еще увидим, — отозвался Евсевий. — Я наблюдаю несомненное сходство меж особенностями сего сокрытого града и твердыни служителей Илу Всеединого. Конечно, основы искусства архитектуры едины для всех, равно как и то, что плоды неизбежно падают наземь, однако имеется несомненное и неслучайное сходство в приемах планировки и их общем устройстве. Также полагаю, что светящихся камней здесь нет. Но, поскольку вижу связь меж тем чертогом и этим, говорю: камни таковые здесь еще увидим.

«Евсевий уж слишком разволновался, — с тревогой подумал Бриан. — Так длинно и путано он не говорил уже очень давно!»

Но тут они вышли на берег реки и сей же час, как и предсказал Евсевий, увидели светящиеся камни. На противоположном берегу потока на высоте трех человеческих ростов из того самого голубоватого сияния выложены были на стене наковальня и занесенный над нею молот, а также клещи к нему, а над ними изогнулось змеевидно на черном базальте, как в небесах полуночных, Семизвездие. Лестница же уводила еще дальше вниз, в неведомые глубины.

— Наверно, этих камней здесь никогда не было, а то бы мы увидели их еще не единожды, — добавил успокоившийся Евсевий. — Они доставлялись с караванами сюда и стоили весьма дорого, поэтому помещались лишь в особых местах. Что ж, мы к такому месту и вышли. Подземная река берет начало у наших стоп.

И точно. Поток, устремляясь налево от них, справа был ограничен глухой стеною, вырываясь из недр земных прямо перед стоящими на кромке гранитного причала людьми.

— Отсюда проляжет наш путь по водам, — вновь воодушевился Евсевий. — И не исключаю, что кознями врагов рода человеческого и попустительством нашим и промыслом Митры, каковой проницать нам не дано, сгинет иной из нас в могущих встретиться нам водопадах, волнениях и пучинах, а также и от препон, врат, шлюзов и решеток, над сим потоком устроенных прежними владетелями…

— Евсевий, остановись! — успокоил ученого Майлдаф. И вовремя, поскольку Евсевий разошелся не на шутку, энергичнее обыкновенного почесывая и пощипывая бороду. Видимо, напряжение последних часов борьбы с тайнами и ударами судьбы несколько истощило его душевные силы.

— Нет, как же… — растерянно прервался аквилонец. — Я должен досказать. Там еще будут каменные гряды о многих зубьях…

— Не будет там тебе каменных гряд, — четко выговорил горец, крепко сжимая руку Евсевия выше локтя своей широкой пятерней и слегка встряхивая. — Нет никаких рифов и гадов. Все в море остались. И вообще, пожалуй, лучше я скажу речь: сейчас мы спускаем лодку на воду, ставим парус… то есть вставляем весла в уключины, и отваливаем.

— Вот речь, достойная благородного человека, — заметил Полагмар. — Но я бы предпочел перед этим подкрепиться.

— А я попробую поймать рыбу, — зевая, будто все это он уже видел и ему это до смерти наскучило, изрек Альфонсо, которому и в самом деле надоели подземелья. В глубине его просоленного морем сердца закопошился червячок сомнения: не бросить ли эти проклятые воды, все ужасы коих так красочно описал месьор Евсевий, и не поменять ли их снова на прожаренные солнцем пастбища и бархатное ночное небо Зингары?

Когда Полагмар, имеющий телосложение мощное, а оттого требовавшее регулярного поддержания в виде пищи, утолил голод, а Альфонсо вынужден был признать бесплодность своих усилий, челн был наконец спущен на воду, и небывалое плавание началось.

Подземный поток был довольно широк — до десяти и даже местами до пятнадцати локтей — и довольно быстр. Весла применить не пришлось, лишь за рулем требовался постоянный и неусыпный надзор: река делала множество поворотов, а принять холодную ванну никто не желал. Временами основной поток разделялся, но Евсевий неизменно выбирал более полноводную и широкую струю. Так в плавании без особых происшествий минуло три дня, как то полагали люди, четвертые сутки лишенные зрелища неба над головой. Стоило отметить лишь, что занятия рыболовством, коим с похвальным упорством на каждой остановке предавались Альфонсо и Мегисту, увенчались все же успехом, хотя готовить рыбу было совершенно не на чем. Но Альфонсо, не раз терпевший кораблекрушения и неоднократно выдерживавший муки жажды посреди океана соленой воды, знал способ потребления сырой рыбы. Он делал на спине у пойманной рыбины клинообразный надрез и пил выделявшийся сок. Напиток этот никак нельзя было признать приятным, но питательным он, без сомнения, являлся.

Присоединившаяся к мужчинам титулованная особа, несмотря на свой изнеженный вид, стоически переносила все тяготы путешествия, а Бриан Майлдаф, не однажды предпринимавший попытки кое-как объясниться с королевой Народа Холмов, добился даже некоторых результатов, и вскоре Итрун могла толковать с ним самыми примитивными словами вроде «огонь», «вода», «лодка», «весло», «камень» и тому подобное.

Что до Евсевия, то он не принимал участия в этих беседах, но занят был единственно наблюдением окрестных чудес. На привалах же он не отдыхал, но с факелом блуждал по окрестным ходам, стараясь увидеть и запомнить насколько возможно больше.

Нет нужды описывать здесь все, что открылось ему и его спутникам, ибо все это позднее было описано Евсевием в трудах своих, коих преизрядным собранием располагают Тарантийская Библиотека и книгохранилища некоторых храмов.

На пятый день — если подземный мрак можно было поименовать днем — они остановились у высокой пристани, на которую от воды вела широкая лестница из двадцати пяти ступеней.

Перила ее выполнены были в виде горящих светочей, пламя которых, сливаясь, и образовывало перекладину, легшую на столбики перил. Лестница выводила в гигантский зал, и противоположная стена тонула во тьме. Невиданной ширины свод — меж опорами его по ширине было локтей тридцать, не менее — также терялся где-то в вышине.

Его поддерживали два параллельных друг другу ряда колонн, венчанных высокими остроконечными арками. Колонны были стройны и совершенно круглы, а облик они имели древесных стволов, уснащенных близ вершины многими ветвями с густой листвою, тонко вырезанными из камня. Листья же на этих ветвях были золотыми и серебряными.

— Смотри, Альфонсо, сколько золота! — заметил другу Мегисту. — Донато не ошибся.

— Мне не нужно теперь золота, — устало отвечал зингарец. — Я хочу увидеть солнце, луну и небо. А денег, если мы отсюда выберемся, все эти короли и градоначальники нам отвалят столько, что хватит купить таверну или даже харас. Должен тебе сказать, что этот Сотти хоть и зверь, подобный алчностью своей волку, может заплатить за верную службу столько, сколько и советникам Фердруго не платят, не то что нам.

Конти обратил внимание на тончайший, словно иглой нанесенный на тела колонн рисунок, изображавший древесную кору. Но на ощупь камень являлся совершенно гладким.

— Он будто бы скрыт под неким слоем, похожим на лак, — поделился принц своим наблюдением с Евсевием.

— Не удивлюсь, если так и есть, — согласился аквилонец, осмотрев опоры вблизи. — Мы ведь видели, сколь удивительно прочным и гладким стеклом покрыта мозаика в шахте за первыми вратами. Возможно, того же рода материал, но гораздо тоньше и виртуознее, применен и здесь.

За рядами колонн на расстоянии четырех локтей вдоль стен шел ряд альковов, доступ в кои осуществлялся через пологие низкие арки, пространства между которыми на стене были заняты бронзовыми филенками с изображением гномов, совершавших различные деяния, являя как воинскую доблесть, так и совершая великие труды на поприще искусства.

В альковах, на удивление, еще сохранилось некое убранство: деревянная отделка, мебель и даже ткани и кожи, но лишь Конти протянул к этим предметам руку, Евсевий предостерег его:

— Погоди касаться. Возможно, они и не рассыплются в прах мгновенно, но могут сильно повредиться. Сюда надо прибыть, имея под рукой особый состав, после обработки коим древние вещи приобретают большую крепость. Мы еще сделаем это.

Чем далее вперед, вглубь зала, тем богаче становилась отделка. Колонны, простенки, резной камень все чаще украшались мозаикой и металлами. Сначала это были эмаль и майолика, затем появились полудрагоценные каменья, цветные яшмы, янтарь, бронза и медь. Их сменили серебро и золото и, наконец, тот самый удивительный металл, из коего были изготовлены врата, а также драгоценные камни. Алмазы, изумруды, рубины, сапфиры и жемчуг рассыпали дивные узоры.

Они достигли последней стены и застыли в изумлении. Великолепие драгоценностей и волшебное искусство древних мастеров ослепило бы любого самого горделивого и богатейшего владыку Заката и Восхода, но и оно отступало пред феерической картиной, открывшейся им. Пространство здесь будто бы искривлялось, сворачивалось, вилось винтами и иными фигурами, сплеталось и расплеталось, образуя соразмерные рисунки и расходясь тропками в бесконечность. Колонны, стены, гладкий, выложенный узорно дорогим цветным мрамором пол, своды и перекрытия — все это кружилось в невиданном молчаливом танце. В центре же этого симметричнейшего и вместе с тем хаотического нагромождения было сокрыто нечто темное, куда, сжимаясь все сильнее, уходили, подобно годовым кольцам, серебристые линии.

— Что это? — в восторге и некотором страхе остановившись и опасаясь сделать шаг под ограничивающую область волшебных превращений, метаморфоз и соцветий арку, вопросил принц Конти.

Никто не мог ответить ему, и только Евсевий знал правду.

— Это зеркала, — изрек он. — Множество зеркал, расставленных особым образом. Я не стал бы входить туда, ибо попавший внутрь войдет в лабиринт, стены коего зачастую иллюзорны, но где мгновенно теряется всякое ощущение направления, пространства и времени. Выход из такого лабиринта может находиться в двух шагах, но человек, в нем блуждающий, пройдет мимо, словно слепец.

— Можно использовать веревку. Закрепить ее у входа и ходить сколько вздумается, — возразил Сотти.

— Это так, — торопливо кивнул Евсевий, — но кто знает, как далеко уводит сие хитросплетение иллюзий? Может быть, за ним таятся неведомые препятствия и ловушки. Сама арка — предупреждение. Или вы не убедились еще в зодческом гении гномов?

— Но как же сами гномы могли находить путь в созданном таким образом странном мире? Это ведь не лес и не поле, где можно следовать приметам. Искусственный мир мертв, — философски рассудил барон Полагмар.

— Я не думаю, что гномы пользовались этим сооружением повседневно, — отвечал Евсевий. — На мой взгляд, это лишь символ, значение коего нам пока недоступно.

— Да, весьма сложный символ, — усмехнулся Сотти. — А все же я хотел бы попробовать войти туда. Мегисту, возьми веревку и держи крепко. Второй конец я привязываю к поясу.

Не успел никто найти что-либо возразить аргосскому градоначальнику по существу, как он уже привел свой замысел в исполнение, и только королева Итрун в отчаянии вдруг произнесла что-то и попыталась схватить уходящего Сотти за руку или полу одежды. Но дворянин только отвел слабую женскую руку и скрылся, растаял в зеркальном мираже. Было понятно, что она не приветствует выходку Сотти. Но было поздно. Итрун лишь махнула рукой. Бриан осторожно взял ладонь королевы в свою. Она не противилась.

Сотти мигом, как и предупреждал Евсевий, попал в край без верха и низа, будто не шагал по полу, а висел в небе, бывшем только что не голубым, но темно-синим. Вокруг покоились белесые облака, местами соединенные одно с другим областями размытого серебристо-серого тумана. Сзади, когда градоначальник обернулся, оказалась та же картина. Веревка, прочно привязанная к поясу, змеилась меж облаков и уползала в черную бесконечность. Сотти огляделся. Внезапно полыхнула зарница, и в одном из разрывов тумана загорелась зеленая, ярчайшая из когда-либо виденных аргосцем, звезда. Сотти пожал плечами, заложил руки за спину и зашагал, петляя в облаках и тумане, навстречу ей…

— Его нет уже целых три фарсинта! — возмутился Майлдаф. — Что можно делать там столь долго? До стены-то всего три локтя! Мегисту, подергай за веревку.

Кушит отрицательно покачал головой.

— Месьор Сотти разговаривает там с духами. Пресветлый Митра не может заглянуть сюда своими лучами — их отбрасывают зеркала, — и духи живут здесь. Духи подземной реки.

— Ну тогда я сам отправлюсь за ним! — решил Майлдаф, но тонкая трепетная белая ручка на этот раз оказалась сильнее, чем строптивый характер горца. Королева Народа Холмов просто взяла и не пустила Бриана в Зазеркалье.

— Дозвольте уж мне, месьоры, — угрюмо вымолвил Альфонсо, все еще косясь на королеву. — Вижу, принц Конти желает, но лучше уж я. Плыть нам, по всему, не долго, а потому не беда, если и покалечат: доберусь до Границы, а там близко. А без месьора Евсевия и месьора Полагмара всем плохо придется.

С этими словами моряк, ухватившись за веревку, исчез в проеме вслед за Сотти. Он шагнул под арку и мигом потерял из вида окружающий мир. Вокруг не было верха и низа, земли и воды, права и лева. Было одно огромное ночное небо, в котором он стоял. Стоял? Висел? Или кувыркался вверх тормашками? Впрочем, какой верх? К горлу подступил противный ком, но бывалый моряк быстро нашелся. Качка? Пускай качка! Никогда Альфонсо не катился кубарем по палубе и не страдал морской болезнью! Цепкой походкой, свойственной морякам, покачиваясь, будто вокруг бушевал шторм — а вид облаков был именно штормовой, — Альфонсо побрел, следуя уводящей в далекую бесконечность веревке, туда, где сквозь туман пробивался свет крупной, как жемчужина, зеленой звезды…

Сотти бросил веревку, как только понял, что дальше она не вытянется. Небесная твердь под ногами оказалась именно твердью, а искомая звезда была уже близко — рукой подать. Прошагав еще некоторое время, он попал в коридор круглого сечения, синие с белесыми, желтоватыми и красноватыми прожилками стены которого закручивались влево, улиткой. Звезда, как и прежде, маячила где-то близко, но впереди. Наконец градоначальник оказался в круглой зеленой долине, обрамленной пологими темными буро-зелеными холмами. Свинцовое-серое небо опрокинутой чашей опиралось на эти холмы. Местами в ложбинах горел осенними красками лимонный, золотой, лиловый и багряный лес. Кое-где мерцали слюдяной водой болота. Шелестела осока, гнулся упрямый вереск. Серые валуны поднимали из травы суровые тяжкие взгляды.

«Странно, откуда здесь ветер?» — подумал аргосец.

В центре долины стояло какое-то здание, имевшее вид четырех остроконечных сводов, сращенных в центре и поднявших вверх невысокую восьмигранную башенку с шатровой черепичной крышей. Скорее всего, это был храм. В приделах его скрывалась тьма. Зеленая звезда стояла в самом зените, непостижимым образом пронзая лучом плотные тучи. Следуя низенькому, ужасно старому каменному барьеру, бывшему некогда изгородью, Сотти направился вниз, к храму.

По дороге ему пришлось несколько раз обойти канавы и продраться через кусты волчника.

«Великий Митра! Какое мастерство зеркальной иллюзии! — восхитился аргосец. — Я ведь иду по гладкому полу, в лучшем случае по пандусу, но не могу не обойти эту канаву! Я верю в ее существование!»

Храм, сложенный из блоков простого серого камня, стоял на небольшом пригорке. Башенка его поднималась локтей на шесть, не больше. В приделах, образованных сводами, действительно таилась ночь, перевитая светящимися из глубины серебристо-седыми нитями.

«Еще один лабиринт? — задумался Сотти. — Стоит ли входить? Впрочем…»

Он в три шага взбежал на пригорок и решительно вошел под ближайший свод.

Лабиринта, вопреки опасениям, внутри не оказалось. Просторная и пустая комната, винтовая лесенка, ведущая в башню, витражи на окнах, кованые решетки. Мозаика. Посредине комнаты на круглом массивном столе мореного дуба, составлявшем единственную здесь мебель, лежал пергаментный свиток, и ничего, помимо свитка.

Аргосец подошел к окну, выглянул. Там простиралось бесконечное небо, залитое золотым светом, и плыли розовые, золотые и белые облака. И так во всех окнах. Он поднялся в башню и посмотрел оттуда. Ничего, что напоминало бы преодоленную им долину. То же безбрежное небо, и лишь на самом горизонте — или это был обман? — виднелась полоска моря и земли. Совершенно, изначально синего моря и зеленой, неоскверненной земли. Маленькая белая точка на границе моря, неба и земли могла быть только одним: белой башней маяка. В остальных окнах башенки были только лазурное небо и великое море.

Сохранив в памяти эту картину в мельчайших подробностях, хотя и смотрел он считанные мгновения, Сотти спустился обратно в комнату. Цветные пятна от витражей весело рассыпались по полу. Аргосец подошел к столу и взял свиток. Он оказался толстым и довольно увесистым. Развернул. Пергамент покрывали мелкие знаки неизвестного языка, писанные тушью или краской рукою мастера каллиграфии. Он послюнил палец, провел по строкам. Состав оказался несмываемым. Сотти спрятал свиток за пазуху и вышел вон.

Над долиной смеркалось. Накрапывал мелкий нудный дождь. Сплошные обложные тучи не оставляли ни малейшего намека на только что виденные в комнате храма игривые блестки цветных витражей и ослепительное небо. Зеленая звезда неугасимо горела сквозь густо-серую хмарь.

«Если бы я помнил, откуда пришел! — помыслил аргосец, окидывая взглядом унылый горизонт. — Впрочем, какая разница?»

И он пошел наугад, взяв направление на одну из маленьких рощиц, лисьим огненным хвостом дразняще выглядывающую из ложбинки, будто из норы.

Изрядно намокнув и едва не скатившись в одну из сотворенных дождем промоин, Сотти добрался до рощи, скорым шагом миновал ее, загребая сапогами уже толстый ковер опавшей листвы, и полез на косогор. Едва взгляд его оказался на одном уровне с гребнем и готов уже был скользнуть дальше, невидимым лучом ощупав пейзажи неведомой страны, как долина, небо, храм, лес — все пропало. И вновь вокруг него был коридор, только теперь улитка раскручивалась, пока аргосец не вышел обратно в ночное небо.

Он обернулся — в первый раз, как покинул храм. Зеленая звезда светила точно за спиной, переливаясь краше любого изумруда. Сотти усмехнулся и пошел по небу прочь. Прочь от зеленой звезды. Не прошло и фарсинта, как впереди он увидел человека. Человек озирался по сторонам и сжимал в руках измочаленный хвост длинной веревки. Это был Альфонсо.

— Месьор Сотти?! — Моряк даже вздрогнул, когда градоначальник Мерано вдруг вышел прямо на него из-за облаков. — Где ты был?

— Долго рассказывать, — отвечал холодно Сотти. — Сейчас выберемся отсюда, тогда…

Сматывая попутно веревку, они двинулись в беззвездную туманную даль.

Сумрак пещеры, неверный свет факела, запах дыма — все это будто тяжким морским валом накрыло Сотти, когда он шагнул из арки в зал. Золото, алмазы, жемчуг — все виделось тусклым и покрытым какой-то мелкой серой пылью даже по сравнению с хмурым небом над осенней долиной.

— Что там было? Почему так долго? — бросился к нему с расспросами Евсевий.

— Вот, — отвечал градоначальник, вынимая из-за пазухи свиток и протягивая его аквилонцу.

У того даже волосы встали дыбом. Расширенными жадными глазами Евсевий ястребом впился в ровные черные значки, среди коих, впрочем, слева попадались цветные изукрашенные буквицы.

— Это тот же язык, что и на путеводных камнях, — дрожащим от волнения голосом вымолвил ученый. — Откуда?

— Из долины в форме чаши, — просто ответил Сотти и приступил к рассказу, начав с того, что предстало перед ним, едва он шагнул под арку.

Пока он рассказывал, а все остальные, кроме, разумеется, Итрун, внимали ему завороженно, в пространстве зала произошли неуловимые перемены. В бормотание реки вплелись некие звуки, и возникло присутствие чего-то нового, постороннего. Свет факела затрепетал, будто пламя свечи на сквозняке, хотя по-прежнему ни малейшее дуновение не нарушало покойного воздуха.

Слабые, печальные тени закружились в бледных бликах, отбрасываемых на стены и колонны. Шепот, шорох, намек на легкий смешок. Шлепанье, шелест, нелепое кваканье, журчание. Новые, новые тени, уже более плотные, кружащиеся все ритмичнее, обретающие все более четкие очертания.

И вот уже стоны, подвывание, след голоса, отзвук голоса, голос, пение. Взмах крыла, кивок головы, жест руки.

А семеро высоких мужчин все слушают одного, такого сильного, но жестокого и прохладного сердцем, как снег. Итрун не выдержала и грубо, некрасиво, недостойно королевы дернула за руку своего спутника.

Жаль, она знает так мало слов! А то они бы услышали речи королевы!

— Это же Духи Реки! Бегите! — выкрикнула она тревожно и резко на своем языке.

— Вода… Река… Быстро… — Это уже те слова, которым научил ее высокий, жилистый. Бриан. А он милый, и говорит складно и смешно. Жаль, непонятно. Но все ведь смеются, значит, смешно…

Итрун воскликнула что-то по-своему, тревожно и резко, словно морская птица перед близкой бурей.

Потом добавила неуверенно по-аквилонски: «Вода… Река… Быстро…»

Но уже и без того все стало понятно. Услышав, что их почуяли. Духи Реки закрутили свой хоровод вовсю, как умели только они! Тихая речь реки отступила, заглушённая песней духов. Свиток, свиток, положенный некогда Владыкой здесь в пещере, и в то же время там, откуда была видна прародина всего сущего, оказался в руках людей. Это должно было случится, и это случилось. Но теперь они могут надеяться, что у них будет новый Владыка. Нет, он точно будет у них! Будет! Будет!

Странная и дикая песня, первобытный хор, летящий по кругу и одновременно размыкающий круг. Круг вероятия, круг реального, круг сознания… Уходящий в иное, нездешнее, манящее, неверное… Уходящий, уводящий, влекущий… Танец невидимых тел, бесплотных теней, бесовская пляска… Танец стройный, ряд за рядом, фигура за фигурой… Дивная страна, странная страна, чужая страна…

Евсевий стряхнул с себя наваждение. Он, со свитком в руках, стоял в полушаге от ворот, откуда Сотти вынес свиток. Духи бесновались, отплясывая свой сказочный танец, распевая недоступную и необъяснимую людскому разуму песнь. Но сколь сладки и нежны были ее слова, в какую волшебную страну звали!

Одна только Итрун порывалась увести увлеченного, зачарованного мелодией, ритмом и танцем Майлдафа к лодке. Все остальные слушали и уходили, уходили вслед за духами, в их страну. Они уже не были людьми в полном понимании.

— Очнитесь! — Евсевий, не желая применять силу, осознавая, что этим не помочь, всплеснул руками, точно оратор в Палатах Мудрости, обличающий падение нравов и небрежение знаниями предков в нынешнее время. — Во имя Митры, опомнитесь!

Что подействовало более: убедительный голос Евсевия, усилия Итрун, взмах свитком или же имя Митры, не решался потом определить и сам Евсевий. Но едва он выкрикнул это, как все до одного — вроде бы все — пришли в себя.

— Духи Реки! Они пришли! — с замиранием проговорил кушит. — Я знал, что они есть! Они хотели забрать Мегисту с собой, узнать мое имя! Нет! Скорее в лодку!

— Он прав, — сообразил Сотти. — Мы едва не попали… куда-то… — неуверенно закончил он.

Пока они не оделись плотью, следует поспешить! — решил Полагмар.

Все бросились к вельберу. Бриан нес Итрун на руках.

Когда места были заняты, неожиданно выяснилось, что с ними нет Альфонсо.

— Надо его спасти! Скорее!

Схватив факел, Евсевий выпрыгнул обратно на причал. Барон устремился за ним. Итрун обвила руками шею Майлдафа и не пустила его никуда.

Альфонсо стоял в кругу уже не пляшущих, а просто скользящих вокруг него теней. Евсевию привиделись кони, всадники, охотничий рог.

— Альфонсо, остановись! — призвал ученый. Зингарец не слышал, делая новый шаг к таинственной арке.

— Холмы… Тонкие и чистые, словно весенний лед… Ветер… Моя страна, я ее владыка… Вино, чаша… Пенится, как кровь! Я — владыка!

И новый шаг к воротам.

Не говоря ни слова, Евсевий и барон рванулись сквозь кольцо духов, торопясь схватить Альфонсо за плечи.

Но было поздно. Сделав последний шаг, моряк исчез за гранью. Издав последний ликующий возглас, духи, с каждым мгновением замедляя свое кружение и постепенно приглушая пение, начали бледнеть, растворяться, исчезать… Еще через несколько мгновений ничто, кроме говора струй, не тревожило тысячелетнюю дремоту пещеры. Новый властелин страны Духов Реки взошел на трон.

Они плыли еще день, прежде чем постройки гномов неожиданно кончились высоким и длинным причалом. Тоннель далее суживался и понижался, превращаясь в ничем не примечательный водосток. Почти вся масса речной воды, крутясь в бесшумной воронке, вновь уходила куда-то под землю.

В тоннеле оставался лишь небольшой ручей, медленно продолжающий свой путь. Куда? Они надеялись, что на восход.

Жаловаться тем не менее было не на что. Водосток был достаточно чист, широк и высок, чтобы дать вельберу плыть беспрепятственно. Через некоторое время Мегисту, показав в улыбке все свои ровные белые зубы, радостно сообщил:

— Пахнет сыростью и землей! Скоро мы увидим солнце!

И вправду, каменная облицовка тоннеля пропала, сменившись глиной, с потолка пробивались отростки корней, желтые известняковые глыбы торчали из подмытых водой стен. Ручей, вовсе замедлив течение, расширился, сделался мелким, так что взявший весло Полагмар достал им дно, поворачивая вельбер.

В лица им пахнуло ночной прохладой, засеребрился лунный свет. Мегисту ошибся, солнца они не увидели, но разве это было важно?!

— Потушите огонь! — быстро распорядился Евсевий.

Сотти опустил факел в воду, тот зашипел и погас.

Они оказались на тихой заводи, в которую вливался ручей, степенно выбираясь из-под глинистого обрыва, густо заросшего травами и деревьями, источавшими неистовый аромат. Заводь примыкала к довольно широкой реке с небыстрым течением. Берега реки, сколь можно было судить по освещенному значительно прибывшим месяцем пейзажу, утопали в пышной растительности.

Они тихо, соблюдая величайшую осторожность, вывели вельбер на речную гладь.

— Погодите! — шепнул Евсевий. Он зачерпнул воду ладонями, понюхал, даже глотнул немного и облегченно вздохнул, называя имя реки:

— Черная!