"Зиновий Юрьев. Беседы с королем Цурри-Эшем Двести Десятым" - читать интересную книгу автора

рассмеялся, и все собравшиеся растянули рты в безмолвных испуганных
улыбках.
- Вот так, Саша, - повернулся ко мне Цурри-Эш, - стараешься,
стараешься, сооружаешь изумительную обсерваторию, новые вычислительные
центры - и все во имя прогресса. А тебе в ответ: либо, либо...
Бездельники. Ладно, давайте хоть полюбуемся видом.
Вид и действительно был величественный. Нежнейшая сиреневая дымка была
небрежно наброшена на безбрежный пейзаж, мерцавший всеми гаммами
фиолетового цвета.
Мы стояли и молчали.
- Иногда мне кажется, - сказал король, - что я вспыльчивый. Вот только
что еле удержался, чтобы не отправить всех этих бездельников на каторжные
работы. Уже рот было раскрыл. Еще бы доля секунды... Хорошо, успел
подумать: а кто же тайны вселенной разгадывать будет?
Недавно спрашиваю в разговоре премьер-министра, вы его видели,
толстенький такой: скажите, друг мой, вспыльчивый ли я? Только честно и
искренне, "Чго вы, ваше величество, как вы могли даже подумать такое? Мне
даже обидно, что вы возводите такую напраслину на себя, самого
выдержанного среди всех эшей, самого спокойного и благоразумного!" Я не
выдержал, схватил его за горло и кричу: "Правду! Говорите правду или я
велю перебить вам руки!" Премьер побледнел ужасно, закрыл все три глаза и
шепчет: "Можете лишить меня и головы, ваше королевское величество, но даже
в последнее мгновение я буду повторять, что вы мудрейший и справедливейший
из эшей". Ну как ему не поверить? Премьер-министр все-таки. И говорит так
убедительно. И бесстрашен, заметьте. Так и режет: мудрейший и
справедливейший. Наверное, так оно и есть. Иначе не быть бы мне Двести
десятым повелителем Эша.
Король посмотрел на меня, усмехнулся и добавил:
- Представляю, Саша, что вы сейчас думаете. Конечно, любой норовит
сказать монарху, да еще абсолютному, комплимент. Понимаю ваш скепсис. И
сам не раз так думал, терзался сомнениями. Лягу вечером почивать - и вот
душу всю свою вытаскиваю, выворачиваю наизнанку, и так и эдак ее мну,
кручу. А потом пришел к выводу: нельзя повелителю не верить своим
подданным, когда те по велению своих сердец говорят о любви к королю. Эдак
можно стать скептиком и мизантропом, а от этого, говорят, печень страдает.
Надо верить, когда тебе говорят, что ты велик и мудр, как бы это ни было
тяжело. Вот вы, Саша, опять едва заметно плечиками пожали. И я вас
понимаю. А вы меня - нет. Когда я заставляю себя верить, что я велик,
мудр, терпелив, щедр, добр, - это в каком-то смысле жертва, Саша. Да,
жертва, потому что ни один монарх, тем более абсолютный, не может править,
не жертвуя чем-то. А я жертвую многим, даже душевными порывами, потому что
так иногда меня и подмывает: отрекусь, думаю, уйду в обсерваторию, надену
астрономическое рубище, и пусть правят сами. И так затянулась у нас
отсталая эта абсолютистская формация. Вот, Саша, такова наша королевская
жизнь. Правь, кажется, наслаждайся, а на поверку тяжкий крест мы несем. Я
имею в виду монархов.
Король прерывисто вздохнул, и мне показалось, что все его три глаза
слегка увлажнились.
- Пойдемте, Саша, послушаем, что нам доложит главный королевский
астроном, отдохнем немножко, а потом нас ждет банкет.