"З.Юрьев. Тонкий голосок безымянного цветка" - читать интересную книгу автора

бегущего к лифту, делают вид, что никого не замечают, и торопятся
побыстрее нажать кнопку. Другие ждут. Ждущих, по моим наблюдениям, меньше.
Статистических данных у меня не очень много, но вопрос я изучил довольно
глубоко. Инстинкты мои постоянно толкают меня побыстрее захлопнуть дверцу
лифта. Интеллект же предупреждает: не будь мелким эгоистом. Обычно
побеждает интеллект. Уж очень удобно подождать старуху с двумя авоськами
несколько секунд и чувствовать себя после этого благодетелем человечества.
Почти доктором Швейцером, лечившим всю жизнь больных где-то в Африке.
Я поднимался в лифте вместе со старушкой с двумя авоськами, уютно
чувствовал себя доктором Швейцером, и вдруг какой-то вакуум в груди
потянул за сердце. Одернулась тоненькая занавесочка, которой дневные дела
кое-как прикрыли кошмары предыдущей ночи, и опять я увидел перед собой в
туманном зеркале скорбную процессию лиц с глубокими залысинами и светлыми,
почти водянистыми глазами. И ночная тоска вцепилась в меня. На этот раз
по-хозяйски, не примериваясь, легко.
Я вспомнил, с каким непристойным нетерпением, с детским зудом ждал, когда
Катя уедет с маленькой Сашкой к матери. Как волновался на вокзале, чтобы
жена не заметила радостный блеск в глазах. Как отдавал мысленно приказ
машинисту: ну, давай, трогай. Ничего тебе не сделают, если ты уедешь на
десять минут раньше...
И вот теперь мне не нужно телепатически подбивать машинистов на служебное
преступление. Я один. Я живу один. Это прекрасно. Мне не нужно заниматься
абсурдными условностями, которые отнимают столько сил и времени: не нужно
застилать утром постель, которую вечером опять придется раскладывать, не
нужно мыть тарелку, которой суждено снова стать грязной.
Мне хорошо. Я один. Вольный как птица. Живу как хочу. Захочу - буду сидеть
сиднем в своей берлоге. Захочу - назову знакомых.
Это прекрасно. Непонятно только, почему грудь схватили холодные
металлические обручи, почему одна лишь мысль о пустой грязной квартирке на
четырнадцатом этаже с видом на бензозаправочную станцию, железную дорогу и
кладбище наполняет меня ужасом.
Хорошо бы, лифт застрял между этажами. Мы бы разговорились со старушкой,
она рассказала бы мне о гипертонии, о том, что в поликлинике ей
прописывают гемитон, а в аптеке не всегда его найдешь, о том, что внучка
совсем отбилась от рук и потребовала себе джинсы "рэнглер" за сто рублей.
Мы бы сидели на полу и обсуждали неблагодарность детей. Я бы пожаловался
на свою Сашку, которая на мои три звонка в год отвечает только двумя.
Потом старуха, наверное, заснула бы и тонко храпела в ожидании спасения, а
я думал бы о смысле жизни.
Но лифт, как назло, не застрял, старушка толкнула меня авоськой с твердыми
глянцевыми апельсинами и выползла на восьмом этаже, а я - на четырнадцатом.
Я подумал, что так, должно быть, чувствует себя заключенный, когда
возвращается после прогулки в одиночную камеру. Мысль эта привела меня в
ярость. "Хватит! - крикнул я себе.- Хватит этого отвратительного нытья.
Хватит, хватит, хватит! Миллионы людей были бы счастливы хоть на месяц
поменяться с тобой местами, а ты, праздный и развращенный, пристаешь к
судьбе с бесконечными претензиями".
Я открыл дверь. Боже, что за свинарник, что за запахи! До часа ночи я
стирал, мыл полы, смахивал пыль. Я был охвачен азартом образцовой хозяйки.
В час ночи я в изнеможении опустился на тахту. Квартирка моя сияла, но на