"Зиновий Юрьев. Быстрые сны" - читать интересную книгу автора

наконец курить. От этих мыслей первая утренняя сигарета приобретала особый
сладостный вкус греховности.
Но сегодня я не думал о силе воли. Воображение мое все еще занимал
ночной сон, бесшумный и стремительный полет над янтарными горами, каждую
из которых я видел перед собой так отчетливо, словно всю сознательную
жизнь парил над ними.
Я понимал, что настойчивость, с которой мой мозг все время возвращался
к сновидению, была нелепой, может быть даже маниакальной, но ничего
поделать с собой не мог. И не хотел. Подобно тому как сновидение дало мне
почему-то радость, так и воспоминание о нем было приятно. Я отдавал себе
отчет в странности этого, но она не пугала меня. В странности не было
ничего болезненного. Просто была некая веселая странность, окрасившая
будни в яркие и неожиданные праздничные тона. Словно стены учительской
вдруг оказались выкрашенными не в скучный коричневый цвет, а в
какой-нибудь лиловый с золотом. Или тишайший наш математик Семен
Александрович явился бы не в своем вечном сером костюмчике, а в золотом
камзоле, ботфортах и при шпаге.
Мне снова остро захотелось рассказать о сне кому-нибудь, и я обвел
глазами учительскую. Математик Семен Александрович сидел в кресле,
полузакрыв глаза, и держал на коленях журнал с аккуратной кляксой в правом
верхнем углу. Восьмой "Б". Вид у него при этом был такой
напряженно-мученический, как будто он был ранним христианином и через
несколько минут его должны были бросить в яму со львами. Впрочем, в
некотором отношении восьмой "Б" хуже ямы со львами. Львы свирепы, но не
болтливы, чего нельзя сказать о восьмом "Б".
Подойти к нему и сказать: "Семен Александрович, а я сон видел
интересный..." Я усмехнулся. Естественнее было бы, например, закукарекать,
взмахнуть руками и взлететь на шкаф, на котором стоит сломанный глобус с
геологическими напластованиями пыли.
Химик Мария Константиновна переписывала что-то из журнала в крохотную
записную книжечку. Сама она была столь велика и обильна, а книжечка такая
крохотная, что, казалось, ей не удержать такую малость в руках. Вся школа
знала, что Мария Константиновна ровным счетом ничего не помнит и поэтому
все записывает в многочисленные записные книжечки. Отметки учеников и дни
рождения учителей, профсоюзные долги и расписание уроков - все было в ее
книжечках. Система, разработанная ею, должно быть, отличалась большой
эффектностью, потому что на самом деле она никогда ничего не забывала. А
может быть, она все отлично помнила и жаловалась на память из кокетства.
А что, взять да рассказать ей о сне. Интересно, запишет она сон в
маленькую записную книжечку? Или вместо этого напомнит о задолженности по
профвзносам?
Зазвенел звонок, и я отправился в седьмой "А". Нельзя сказать, чтобы
ребята меня слишком боялись, но дисциплина на уроках у меня, тьфу, чтоб не
сглазить, вполне пристойная. Я обвел глазами класс. Удивительно, прошло
уже несколько часов со времени моего сновидения, а мир по-прежнему был
освещен теплым янтарным светом и казался поэтому веселее, приятнее и
трогательнее, чем обычно. Вон, например, Слава Жестков. Комбинация
сонливости и брезгливости на его лице всегда казалась мне удивительно
противной. Но сегодня и его лицо выглядело почти приятным. А Алла
Владимирова становится прямо красавицей, как я мог раньше этого не