"Зиновий Юрьев. Альфа и омега" - читать интересную книгу автора

загривок, ткнуть носом в его собственные мысли и приказать: "Думай!" Любой
контроль над мыслями - это низведение человека до животного или робота.
Стоило ли спускаться с деревьев и сотни тысяч лет дрожать при свете костра
в промозглых пещерах, гибнуть на дыбах инквизиции и в фашистских
крематориях, писать сонеты и создавать теорию относительности, чтобы стать
телемарионетками? Счастье - это не критерий цивилизации. А что есть ее
цель?
"Не знаю, что ее цель, но то, что я сейчас совершу преступление, - это
я знаю. Я же подписал целую гору документов о сохранении тайны. Для чего
нужно подвергать себя такому риску? Чтобы переубедить Брайли? Да ему и
намекнуть об этом нельзя будет... Подумай, пока еще не поздно. Умерь
гордыню и не высовывай нос, он у тебя и так длинный... Но я должен знать,
как поведет себя в камере этот человек... Что бы он ни говорил, он полез в
трубу во второй раз... Чушь... Теперь не полез бы... А если бы полез? И
как всегда, ясного ответа нет... И как всегда, я делаю глупости... Сейчас
я сделаю глупость, и будет поздно, и я буду рвать на себе волосы и не буду
спать ночами... Но он же человек, он ее любит... Я тоже любил Мэри Энн, и
она ушла. Ну и что... Он имеет право любить..."
Цукки поежился от внутреннего холодка и вдруг понял, что уже давно
решился. Он выглянул из окна. Никого не было. На всякий случай он задернул
зеленоватую занавеску, быстро подошел к запертой двери в стене и отворил
ее.
- Пройдите сюда, Карсуэлл, - твердо сказал он.
Дэн, весело ухмыльнувшись, с любопытством посмотрел на тяжелую
металлическую дверь и вошел в нее. Он попал в небольшую каморку, стены
которой были покрыты множеством шкал. Подслеповато смотрели белесые экраны
осциллографов.
- Садитесь, - приказал Дэну Цукки и закрыл за собой дверь.
И в то же мгновение с мира кто-то разом смыл сияющий розоватый отсвет,
наполнив его невыносимо пронзительным холодным колючим светом. Как и тогда
в трубе, мир наваливался на него своими острыми углами, каждый из которых
ранил, причинял ему боль. Но это была его боль, и он застонал при мысли,
что может снова лишиться ее, оказавшись снаружи там в блаженном бездумье
сумасшедшего дома.
- Я могу снова открыть дверь, - почему-то прошептал Цукки и посмотрел
на Дэна. - Вы хотите туда?
- Послушайте, вы! - Дэн скрипнул зубами и сделал усилие, чтобы удержать
руки. С каким наслаждением он бы вложил весь вес своего тела в удар по
щурившейся физиономии этого кретина с трусливыми глазами и вялым,
безвольным ртом! - Послушайте, вы, - еще раз с силой выдохнул Дэн, - лучше
заткнитесь, пока я еще могу сдерживаться! Тюремщик должен быть тюремщиком,
а не строить из себя черт знает кого.
- Вы совершенно правы, - пробормотал Цукки, и Дэну показалось, что в
глазах его за толстыми стеклами очков скользнули веселые искорки.
- Вы еще смеетесь надо мной? Мало того, что из меня здесь сделали
обезьяну, отвратительную обезьяну! Вам еще и смешно?
- Нет, Карсуэлл, мне не смешно. И вы еще многого не понимаете. Вы
знаете, почему вы здесь стали думать, как тогда, в трубе?
- Нет, - сказал Дэн и внимательно посмотрел на доктора.
- Мы находимся в экранирующей камере. Стенки ее из металла и не