"Йоханнес Вильгельм Йенсен. Падение короля" - читать интересную книгу автора

дочь сели в нее, с ними вместе приезжий еврей, и все трое укатили.
Миккель Тегерсен пошел следом.
Жалкая колымага еле тащилась по дороге; возница, убогий мужичонка с
выгоревшими на солнце волосами, знай себе нахлестывал лошадей; начался
спуск, колеса завертелись быстрее, пыль поднялась столбом. Колымага трещала
и скрипела от такой скачки. Но скоро лошади опять поплелись шагом.
Стояла сухая июльская жара, над дорогой повис медовый запах,
подымавшийся из пышных зарослей дрока. Под теплым дыханием ветра на полях
наливалась рожь. Колыхались синие волны Зунда; слева круглился вершинами лес
в прозрачном летнем мареве. Но солнце уже опускалось к западу, близился
вечер.
Миккель прошагал за повозкой четыре мили{13}, но путники за все время
ни разу не обернулись назад.
В нескольких милях от Хельсингера они остановились на ночлег в
гостинице. Опустилась тьма. Из деревни, расположенной в полумиле от
побережья, убогий церковный колокольчик еще провожал своим звоном догорающий
закат, он бренчал, захлебывался плачем, жалобно подвывал мяучащим голосом,
словно несчастная кошка, которая бродит за сараями, тряся застуженными в
холодной росе лапками, и все ищет, ищет своих пропавших котяток.
Миккелю Тегерсену нечем было заплатить в гостинице, и он уселся под
липой на скамейке для бедных. Когда в зальце загорелся наконец свет, он
встал и подошел к порогу. Дверь была раскрыта настежь, и он заглянул в
помещение.
За столом сидела Сусанна, а двое ее спутников стояли по бокам и
говорили без умолку. Старик Мендель, по-видимому, в чем-то ее убеждал и,
призвав на помощь весь нажитый опыт, старался утешить; голос его звучал так
успокоительно, выражение его лица дышало такой заботой и желанием помочь,
какие только может питать отец в отношении своего детища. Молодой еврей с
копной курчавых волос и холодными глазами перебивал его и поводил в разные
стороны руками, жестами своими доказывая и убеждая - не так ли, разве мы не
правы? Но Сусанна, должно быть, не слышала ничего, что ей говорили.
Положив руки на спинку стула, она склонила на них голову и отдыхала,
обратив лицо к отворенной двери; она ничего не видела перед собой. Уста
приоткрытые - она! То была она, и эта тень над верхней губкой, и дивные,
беспокойные ноздри. Как нежны ее горестные черты, какая в них несказанная
красота и печаль, и этот болезненный блеск в ясно смотрящем, зрячем взоре! О
нет, не о том она грустит, что они воображают. Это мучительное выражение на
устах, может статься, на самом деле - загадочная улыбка; та усталость,
бесконечная усталость, которая светится в ее глазах, означает не только
горе. Выражение заплаканных глаз полно и печали, и неги.
Миккель отошел от порога и отправился в путь, он шел по холмистой
Хельсингерской дороге, и лишь завидев огни, замедлил шаг и присел на
обочине. Силы его покинули. Столько бедствий свалилось на него за прошедшие
сутки. Но самое горькое случилось с ним сейчас, когда в затуманенных печалью
глазах Сусанны он увидел образ Отто Иверсена. Отныне она для него не
существует. Он вспомнил мерзкие рисунки на доме Менделя Шпейера (прежде он
втайне лелеял их в своем сердце) и пришел в неистовое волнение. Нет, прочь
ее, кончено!
И в этот час, когда Миккель Тегерсен сидел в одиночестве на обочине
дороги, сила жизни, заключенная в его существе, утратила свою опору: он