"Михаил Яворский. Поцелуй льва " - читать интересную книгу автора

презрительно глянул на нас, как генерал на смотре новоприбывших рекрутов.
Медленным строкатто он проговорил: "Не беспокойтесь, война будет короткой,
немцев разобьют, и скоро вы вернетесь в школу. В это время будьте
старательными, выполняйте домашние задания".
Я любил учиться, но надеялся, что война будет дольше, чем думал
директор. Мысль о том, что учительница польского языка может завалить меня
за мой вопрос (а Богдан был уверен, что так и будет), и вынудила меня
надеяться на поражение поляков.
- А что нам до войны? - сказал Богдан, - идем играть в шахматы. Шахматы
для нас были не просто игрой, а пристрастием. Мы следили за отчетами про
чемпионаты в газетах, изучали новые дебюты, хитромудрые ходы, неожиданные
маты. Мы играли ежедневно, в основном у него дома. Иногда мы так
захватывались, что я оставался у него на ночь. Пан Коваль знал, что если я
вечером не дома, значит - играю в шахматы с Богданом.
Пан Коваль был близки другом отца Богдана. Они встретились в Вене после
Первой мировой. Отец Богдана учился там на юриста, а пан Коваль - на
финансиста. Через несколько лет они встретились во Львове. Пани Боцюркив,
мать Богдана, обожествляла пана Коваля. Она расплывалась в счастливой улыбке
про само воспоминание о нем.
Ее муж умер при непонятных обстоятельствах. Как адвокат он защищал
политических заключенных, националистов, коммунистов и других, что не было
особо популярным. Одного дня его сбил трамвай. Два свидетеля видели, как его
толкнули под тот трамвай два молодчика в черных рубашках - таких, как носят
эндеки. Но расследование полиции признало его смерть несчастным случаем. Это
принесло Богдановой семье невыразимую боль. Его своевольный старший брат
часто повторял: "Настанет день расплаты".
В тот памятный день 1 сентября мы играли в шахматы не так долго, как
планировали. Как-то посреди игры Богдан спросил: "Что ты думаешь о войне?"
Захваченный врасплох таким вопросом, я пожал плечами. У меня в воображении
предстали образы Волка и учительницы, которая могла меня завалить. "Что я
думаю?" - переспросил я.
Я не успел ответить. Внезапный рев, который усиливался, словно гром,
вынудил нас вскочить на ноги. Не успели мы добежать к окну, как дом
встряхнуло взрывом. Это было похоже на землетрясение. Второй и третий взрывы
прогремели уже немного дальше. Мы побежали на крышу. Дом находился у
подножья холма, на котором стоит собор св. Юра. Оттуда нам было видно тучу
густого черного дыма, который поднимался над главной железнодорожной
станцией; самолеты, что скинули бомбы, растворились в багровом зареве
заходящего солнца.
Этой ночью я остался у Богдана. Перед сном мать Богдана приготовила нам
ужин? суп и деруны, которые мы макали в сметану. Когда мы сидели за столом,
она не казалась ни грустной, ни счастливой. Юность ее прошла через жернова
Первой мировой войны. Сказала только: "Много разного случится, будет много
неожиданностей". У брата Богдана было приподнятое настроение. "Получают по
заслугам, ?сказал он, имея ввиду поляков. - Это только начало".
На следующее утро, по дороге домой, я увидел, как резко изменилось лицо
города. Стены и заборы были обклеены плакатами, объявляющими чрезвычайную
ситуацию в стране, общую мобилизацию, создание комитетов гражданской
обороны. Другие плакаты предупреждали про отключение энерго- и
водоснабжения, чтобы немцы не могли отравить город. Улицы были переполнены