"Борис Ямпольский. Рассказы" - читать интересную книгу автора

Ох, и пережил я миги, творческий застой. Одна голая постель в фокусе
всей жизни, У меня от нее дрожь в ногах появилась. Стою на пальцах и
качаюсь, как маятник. Ну, думаю, Жоржик, фиаско! Биологическая смерть!
Я как понимаю семейное счастье: обоим прелестно. А если любовь в одни
ворота? Один на Олимпе удовольствия, а другой в душегубке, -- что, терпеть?
Христианское смирение? Мы, между прочим, отвергаем толстовство. Так я
понимаю диалектику или нет? Материализм, теорию отражения? Я, конечно,
может, в провинции застрял, оброс шерстью, но только с новейшей точки зрения
все равноправны, все на свой лимит счастья имеют право по конституции.
Подснежников залпом, жадно выпил стакан до дна и всхлипнул:
-- Аморалка, говорят, а какая же это аморалка? Не утрируйте факт, когда
дышать нечем, -- семейный Освенцим. Еще один вздох -- и шок! И вот побег,
побег чрез проволоку, через прожекторы общественного мнения, побег в
пространство, в неизвестность, на свободу, к чертовой матери. Как заяц
петлял по всей стране, чтобы не нашла, не стравила.
А она всесоюзный розыск объявила, якобы я у нее десять тысяч увел
старыми деньгами. А я ведь, если хотите знать, без шапки, в тапочках, с
молочной бутылкой из дома ушел, как бы за кефиром, ацидофилином, и на
станцию, и в первый Проходящий тамбур.
И ведь дурехи, сколько баб было -- до ужаса любят, смотрят на мои па и
плачут: "Уйдешь ты от меня".
Он победно усмехается и машет рукой.
-- Сколько их было -- из "сыров", из тех безумных девчонок,
постриженных "модерн сквозь слезы", что шумной толиой дежурят у
артистического выхода, под снегом, под дождем, в полночь, в ожидании своего
кумира. Ведь и я был кумир. Идол! Иисус Христос! Не верите? О-ля-ля! -- Он
привстал и крутанул ножкой, словно
сделал па. -- Одну я смутно помню до сих пор. У нее были прекрасные
очертания. Соус пикан! Цвет волос -- леггорн. Будь здорова, курочка! На
минуту он пригорюнился.
-- А четвертая была своя -- "мундштук", не солистка, не корифейка, даже
не кордебалетка, а из миманса: день работала итальянской мадонной, день --
невестой-индианкой-- лицо, руки и ноги в чернилах. Эта любила яркие платья,
яркие зеленые и красные чулки, экстравагантно расфрантится, при виде ее даже
междугородные автобусы тормозили.
И я жил как на ярмарке уцененных товаров. Устал, скучно, тошно. На
уважаю, в смысле презираю.
И все деньги, деньги... А я что--ногами деньги печатаю, я ногами
чечетку выбиваю, и не по первой, и не по второй, а по десятой тарифной
ставке: не народный, не заслуженный, не деятель искусств, левак, дикарь,
частник -- чечеточник под шатром.
Господи, на каких только сценах не скоморошил! Положат доски на
самосвал, и давай чечетку выбивать -- под испанца, под мексиканца, а потом и
под кубинца,-- это сейчас модно; в широкополой шляпе, с шарфом, в наших
родных туфельках "Мособувь" на микропоре, под гитару с голубым бантом -- Дон
Диего, Дон Педро, Дон Поддонок... Разрешите, еще ляпну, не обесточу вас?
Подснежников решительно берет бутылку и, булькая, до краев наливает
стакан.
-- Была еще одна незаконная, так, между прочим, проходная, мимолетная,
остановка по требованию на жизненном пути для отдыха и приведения