"Лео Яковлев. Голубое и розовое, или Лекарство от импотенции " - читать интересную книгу автора

когда, перед тем как по российской традиции перейти к политическим вопросам,
разговор еще кружился вокруг "бабсов" - кто кого "имеет" или кто кого хочет
"иметь", наш лет на пять старший друг Вася произносил обычно свою
сакраментальную фразу:
- Вот вы, ребята, все в хлопотах и в хлопотах, а мне хорошо: я -
импотент и никаких тебе забот!
Все весело смеялись, потому что тихо любившая его сметчица Катя
примерно раз в месяц, когда Вася в соответствии со своим домашним укладом
мог выделить ей вечер и часть ночи, наутро появлялась на работе бледная, с
темными кругами под глазами, а иногда и просто брала отгул, чтобы
отлежаться.
И вот теперь мне предстояло на себе проверить скрытую правду Васиной
шутки.
Об импотенции знают все, и любой мужчина понимает, что когда-нибудь она
может наступить. Двадцатилетний думает, что это произойдет после сорока,
тридцатилетний полагает, что импотентами становятся после пятидесяти и так
далее: каждый старается оставить себе еще лет двадцать-тридцать на главное
удовольствие жизни. А что делать человеку, если ему идет шестьдесят восьмой
год? Я долго думал над этим и пришел к выводу, что такому человеку нужно
успокоиться душой и телом и благодарить Бога за полученную от Него долгую
жизнь со всеми ее радостями и печалями.
Вспомнил я и другую поговорку своей молодости, состоявшую из вопроса:
"Что нужно пожилому человеку?" и ответа: "Четыре "п" - покой, пенсия, пурген
и простокваша". До сих пор наличие у меня моей милой, а ее, следуя уличной
или заборной терминологии, я вполне обоснованно мог обозначить большой
буквой "П" - неприличное непечатное, или, как теперь говорят, ненормативное
слово, начинавшееся с этой буквы, мы с моей подругой для обострения чувств
частенько употребляли в минуты близости, - заслоняло необходимость и
значение остальных "п", но теперь именно они вроде бы выходили на первый
план в моей жизни.
Впрочем, пурген и его современные разрекламированные профессиональными
актерами заменители мне еще не были нужны, с кефиром трудностей не было, и я
основное внимание на первых порах уделил обретению покоя, покинувшего мой
дом, поскольку в нем все-все - и фотографии моей покойной красавицы-жены в
ее разных возрастах и в разных недоступных ныне для меня местностях вроде
Кемери, Пярну или Сухуми, и старый-престарый сибирский кот Тигруша, выросший
из котенка, принесенного ею лет пятнадцать назад прямо с улицы и проживший в
нашей небольшой квартире всю свою недолгую кошачью жизнь, не считая
нескольких непродолжительных брачных отлучек, и письма от давно ушедших из
нашего мира людей - выбросить эти пожелтевшие листки для меня означало
предать их светлую память, переполненные полки, где каждая книга имеет свою
дату приобретения и свою историю, кофейный сервиз и набор рюмок - свидетели
былых бесед в кругу тех, кто далече и кого уж нет, и многое, многое другое -
все напоминало в этих моих стенах о необратимости бытия.

Где вы, друзья? Где вольный ваш напев?
Еще вчера, за столик наш присев,
Беспечные, вы бражничали с нами
И прилегли, от жизни захмелев.