"Лео Яковлев. Голубое и розовое, или Лекарство от импотенции " - читать интересную книгу автора

рассыпанный жемчуг", и обходить их будут эти вечно юные мальчики с чашами и
кубками. К тому же гости Абдуллоджона очень мало походили на праведников, и
в этом мне предстояло убедиться.
Дальше начиналось самое трудное. Стоило мне начать выставлять на стол
разные блюда, как раздавался голос кого-нибудь из гостей:
- Подойди ко мне, бача!
И я был обязан подойти. Гость запускал свою лапу в мои шаровары, гладя
мои ягодицы, перебирая пальцами яички и лаская член, а я должен был стоять,
потупя взор, пока он не насладится этим и не отпустит меня к другому, где
все начиналось по новой. Хорошо хоть не лезли с поцелуями!
После таких ужинов Абдуллоджон отсылал меня к Сотхун-ай, оставляя
уборку стола и михманханы назавтра для ворчливой Марьям. И лишь
один-единственный раз - о нем мне вспоминать особенно тяжело - Абдуллоджон
принимал одного-единственного гостя издалека. По разговорам я понял, что
человек этот был из Кашгара (держать границы "на замке" тогда было трудно:
фронтовая мясорубка непрерывно требовала мяса и крови и на "безопасных"
направлениях, вроде китайского, заставы редели, а начальство уповало на
непроходимость горных хребтов). На столе было спиртное и гость, опьянев,
кинулся на меня, двумя движениями сорвал с меня халатик и шаровары и завалил
на живот. Я едва успел зачерпнуть с блюда на низком столике правой ладонью
горсть густого соуса на бараньем жире и вытереть свою жирную руку между
ягодицами за мгновения до того, как он ворвался туда своим непомерно
раздувшимся от возбуждения членом. Не сделай я этого, он порвал бы мне там
все, что только можно. А так дело обошлось без крови. Абдуллоджон незаметно
исчез сразу же, как только его гость меня раздел, и появился как раз в тот
момент, когда он насытился, пытаясь отвлечь его разговором от повторных
попыток.
Я же, воспользовавшись моментом, буквально уполз на женскую половину.
Там меня нежно и без слов приласкала Сотхун-ай. Теплой водой, чистой влажной
тряпкой она обмыла и обтерла опоганенные части моего измученного тела, а
потом еще и вылизала их своим мягким язычком. Смысл всех этих ее действий я
понял много лет спустя, прочитав одно из поздних толкований священной
Кама-Сутры.
Вряд ли Сотхун-ай черпала свое знание из мудрых и недоступных ей книг.
Она и кириллицу, заменившую здесь, по указаниям властей, арабскую вязь, еле
понимала и мучительно складывала буквы в слова. Ее же обращение со мной и
вообще поведение было, скорее всего, проявлением древних инстинктов,
сохранившихся в ней, как теперь говорят, на генетическом уровне. И эти ее
обнаружившиеся инстинкты нашли отклик в моей душе, а вернее, в моей плоти, и
я тут же взял ее так по-взрослому и по-мужски, что вся наша прежняя близость
выглядела перед этой памятной для меня ночью просто детской игрой, и она
заснула у меня на руках.
Наутро недоброго гостя уже не было, и никаких ощущений о его пребывании
и в доме, и во мне у меня не осталось, словно это был дурной сон. Сон и
больше ничего, как сказал бы в таком случае безумный Эдгар.
Подставляя меня своим дорогим гостям, Абдуллоджон всячески оберегал
Сотхун-ай. Лишь иногда она появлялась перед гостями в танце "Бисмил".
Исполняла она его мастерски. Гости в восторге снимали поясные платки, и
каждый из них свой платок расстилал перед собой. Сотхун-ай опускалась на
колени на тот платок, близ которого ее заставал конец танца, и ее плечи и