"Петр Якир. Детство в тюрьме " - читать интересную книгу автора

мучиться эти последние дни, я выпросил в санчасти люминал; утром, съев
пайку, принимал его с кипятком и спал целый день. На работу меня не будили.
Наступил день освобождения. Я, сонный, поплелся в УРЧ
(учетно-распределительная часть), где мне спокойно объявили, что
задерживаюсь до особого распоряжения. Меня предупредили, что с завтрашнего
дня я должен выходить на работу.
Как раз в этот день с Большой Косалманки прибыл с этапом Сергей
Федорович. На следующий день мы вышли в лесное оцепление. Зашли в глубь леса
и долго, сидя у костра, беседовали. Я предлагал различные проекты: побег,
голодовка, еще одно заявление на фронт, или убить кого-нибудь из ненавистных
начальников. Сергей Федорович отверг все эти предложения. Он напомнил мне,
что я не один, что сейчас никого не выпускают, а за побег и за голодовку
судят как за контрреволюционный саботаж. Он рассказал, что недавно на
Большой Косалманке расстреляли несколько человек, которые рассуждали в
бараке по поводу окружения наших войск под Харьковом весной 1942 года.
Несколько дней, ничего не делая, мы провели у костра. Бригадир, видимо,
заявил начальству, и нас перевели на биржу. На бирже все было как на ладони,
и нам приходилось, хотя и не в полную силу, участвовать в погрузке
железнодорожных вагонов. Мимо проходили эшелоны с ранеными, которые снабжали
нас махоркой, а иногда перепадали хлеб и сахар.
Прошел месяц, как вдруг меня неожиданно вызвали на этап. Куда, мне не
сообщили; я и мои друзья терялись в догадках. Мы предполагали, что меня
хотят увезти и рассчитаться за то, что я был одним из главных свидетелей по
делу лагерной администрации. Вечером меня сдали в проходящий "Столыпин", и я
поехал на Север. Через несколько часов мы прибыли на станцию Сосьва - там
находилось управление Севураллага. Там же находился и штрафной лагпункт. По
рассказам, это был один из самых страшных лагерей, и я решил, что меня везут
туда.
Там был такой произвол, что администрация даже не входила в зону, хлеб
перебрасывали через забор; царила жульническая анархия, и простого мужика
наверняка ждала смерть, или ему нужно было пресмыкаться перед жуликами.
Но, вопреки моим предположениям, меня поместили в центральный изолятор.
Я просидел в нем около 10 дней. Как-то вечером меня вызвали и повели
неизвестно куда; один конвоир шел впереди, другой - сзади. Мы шли по узкой
тропинке, и мне все время казалось, что меня сейчас пристрелят.
Пройдя километра два, мы вышли к большому одноэтажному деревянному
дому, освещенному электричеством. Мы вошли в здание и подошли к одной из
дверей. На ней было написано: "Начальник оперчекистского отдела Севураллага
полковник Петров". Дверь распахнулась, я вошел, конвоиры остались за дверью.
Комната была большая, в ней был стол, диван и книжные шкафы. За столом
сидел седой полковник, рядом с ним две женщины.
- Здравствуйте, садитесь, - сказал полковник, указывая на кресло, а
затем обратился к женщинам: - Ну, посмотрели, теперь идите.
Женщины вышли, мы остались вдвоем. Полковник сказал:
- Вот вы, оказывается, какой. А я думал, что вы взрослее и крупней.
Учтите, что я о вас знаю все. Я думаю, что в основе своей вы советский
человек и сделаете все, чтобы искупить вину своего отца.
- Я не знаю, в чем вина моего отца. В лагере я получил много
свидетельств, что он не был ни в чем виноват.
- Мы не будем сейчас в этом разбираться. Он осужден как изменник