"Вильгельм Вульф. Зодиак и свастика " - читать интересную книгу автора

В тот день в Бергвальде, в кругу своих последователей, веривших каждому его
слову, Гиммлер, расправив грудь, с возмущением осудил уловки и коварство,
провозглашенные Каутильей в "Артхашастре".
Этот лицемер, фанатичный приверженец расовых законов и
национал-социализма, был воплощением жестокости и звериной сущности
гитлеровского режима. Гиммлер считал себя добропорядочным, не имея понятия,
что это значит, он считал себя честным, хотя, душой и телом служа
национал-социализму, вырос на коварстве. Его эсэсовские методы стали
символом тотально аморального правительства нацистов. Эти методы были
рассчитаны на худшие человеческие качества: жестокость, мстительность,
зависть, алчность, воровство, ложь и обман. Он методично насаждал их в
Германии, отчего разложение нации пошло такими темпами, что перенос этой
смертельной заразы на самих зачинщиков можно было считать лишь вопросом
времени. В своем монологе Гиммлер преподносил беспринципные акции СС как
"святые подвиги" во имя "тысячелетнего рейха".
Максимы Каутильи в его "Артхашастре" предназначались для индийского
князька, чьи владения граничили с землями таких же удельных князьков. В
подобных государствах внутренний порядок поддерживался силами, хотя и
независимыми от правителя, но они действительно его поддерживали, как и
правитель поддерживал их. Вот почему "польза" (artha) ценилась столь высоко.
Князь (или правящая каста) пеклись об одном - как бы удержать в руках
власть. Следовательно, политические проблемы при таком правлении сводились к
одному вопросу: как с помощью пряника усладить жизнь своих друзей и как с
помощью кнута наказать своих врагов?
"Для нас политика - это народное государство в полном смысле этого
слова, - заявил Гиммлер. - Это предполагает устранение всех сил, за
исключением тех, что служат единой созидательной идее. На тех же принципах
мы строим отношения с другими странами, хотя наши дипломаты это искусно
скрывают. Следовательно, нас заботит не личность, а народ, нас привлекает не
просто сила, а сила как средство для воплощения нравственной идеи".
Подобно всем нацистским бонзам Гиммлер боялся публичных дискуссий, а
потому избегал прямых вопросов, пока мы не остались с ним наедине. В
присутствии своих лейтенантов, секретаря и подчиненных он говорил напыщенно
и грозно, требовал изъявления восторгов к "монументальнейшей идее, какую
когда-либо знал мир". Он говорил трескучие фразы, сулил светлое будущее,
вещал о великой божественной миссии фюрера по отношению к простому народу.
По всему было видно, что присутствующие весьма восприимчивы к его речам.
Гиммлер же использовал те самые пропагандистские трюки, что пускались в ход
в 1933-м, даже в 1920-е годы, когда они буквально завораживали слушателей.
После обеда адъютант проводил меня в кабинет Гиммлера. В приемной
дежурила блондинка подчеркнуто "нордической" наружности, одна из секретарш
Гиммлера, которая и доложила обо мне. Гиммлер приветствовал меня столь же
радушно, как раньше. Мы сели за небольшой круглый стол в углу комнаты
подальше от окна, выходившего в парк. На горизонте маячила лилово-голубая
громада Зальцбургских Альп.
Кабинет у Гиммлера был большой, просторный, не загроможденный ничем
лишним. И здесь бросалась в глаза простота обстановки. На паркетном полу
всего лишь один ковер. Немногие предметы меблировки были изготовлены из
дорогой древесины натуральной расцветки, и все выдержано в современном
шпееровском стиле Ренессанса. Письменный стол без особых затей, под ним