"Вирджиния Вулф. Эссе" - читать интересную книгу автора

покуда не разгорится заря. "Жуют, жуют они этот несчастный вопрос, как
дети кусок гуммиластика", - говорит Потугин в "Дыме". Тургенев, телом в
изгнании, душой не мог оторваться от России - он почти болезненно
чувствителен, как бывает с людьми, страдающими от ощущения своей
неполноценности и не находящими выхода своим страстям. Тем не менее он не
воюет ни на чьей стороне, не становится выразителем чьих-то идей. Ирония
его никогда не покидает; он постоянно помнит, что есть и другая сторона,
противоположная. В самый разгар политических дебатов нам вдруг показывают
Фомушку и Фимушку, "кругленьких, пухленьких, настоящих
попугайчиков-переклиток", которые живут весело, припеваючи, невзирая на
положение в стране. К тому же, напоминает нам Тургенев, понять крестьян,
как ни изучай их, дело трудное. "Я не умел опроститься", - пишет
интеллигентный Нежданов, перед тем как убить себя. И хотя Тургенев мог бы
сказать вместе с Марианной: "...я страдаю за всех притесненных, бедных,
жалких на Руси", - он считал, что в интересах дела, равно как и в
интересах искусства, - воздерживаться от рассуждений и доказательств.
"Нет, когда мысль высказана, не следует на ней настаивать. Пусть читатель
сам обдумает и сам поймет. Поверьте мне, так будет лучше и для идей,
которые вам дороги". Он насильно заставлял себя стоять в стороне, смеялся
над интеллигентами, показывая несерьезность их аргументов и конечную
бессмысленность усилий. И благодаря такой отстраненности его переживания и
неудачи нам теперь только понятнее. Однако, хотя теоретически, в борьбе с
собой, он и придерживался этого метода, все равно личность автора
присутствует во всех его романах, никакой теории не под силу ее изгнать.
И, перечитывая его еще и еще раз, даже в переводах, мы говорим себе, что
этого не мог написать никто, кроме Тургенева. Место его рождения,
национальность, впечатления детства, темперамент отпечатаны на всем, что
он создал.
Конечно, темперамент - дар судьбы, от него не убежишь, но писатель
может выбрать ему то или иное применение, и это очень важно. Автор при
любых обстоятельствах будет стоять за личным местоимением 1-го лица
единственного числа: но в одном человеке этих "я" несколько. Будет ли
автор тем "я", который перенес обиды и оскорбления и стремится утвердить
себя, завоевать себе, своим взглядам, признание и власть; или же он эту
сторону своей личности подавит и выдвинет на передний план второе свое
"я", чтобы глядеть на мир по возможности честно и объективно, не
самоутверждаясь и ничего не провозглашая и не отстаивая?
Тургенев в выборе не сомневался, он не желал писать "умело и
пристрастно, внушая читателю предвзятые понятия о том или ином предмете
или человеке". Он дал высказаться своему второму "я", свободному от всего
лишнего, ненужного и поэтому почти обезличенному в своей
индивидуализированности. Вот как он сам это описывает в рассказе об
актрисе Виолетте:
"Она отбросила все постороннее, все ненужное и нашла себя: редкое,
высочайшее счастье для художника! Она вдруг переступила ту черту, которую
определить невозможно, но за которой живет красота".
Потому-то романы Тургенева и не устарели: в них слишком мало личных
пристрастий и переживаний, привязывающих искусство к данному месту и
времени; в них говорит не пророк, окутанный грозовой тучей, а свидетель,
стремящийся понять. В его романах есть, разумеется, свои слабости: