"Вирджиния Вулф. Эссе" - читать интересную книгу автора

травяное озеро". Монахиня из Назарета просит милостыни, "обнажая бледные
десны и почерневшие зубы". Тощий пес. Бежит по улице тощий, "как клетка на
четырех деревянных столбиках по углам". Во всех этих примерах мы
оказываемся словно бы внутри недописанного рассказа: вот начало, а вот
конец; остается только захлестнуть их петлей слов, и работа готова.
Но в дневнике так много личного и подсознательного, что от пишущего "я"
отделяется "я" второе и, отступя в сторону, смотрит за поведением
пишущего, таким капризным и странным: "Столько дел, а я ничего не делаю.
Жизнь здесь была бы пределом мечтаний, если бы только я действительно
писала всякий раз, когда притворялась, будто пишу. Вон сколько рассказов
стоят и дожидаются за порогом... На следующий день. Например, сегодня
утром. Ничего не хочется писать. Серо, мрачно и скучно. И кажется, все эти
рассказы не настоящие и не стоят труда. Не хочу писать, хочу жить. Как это
прикажешь понимать? Неизвестно. Однако же вот, пожалуйста".
Как понимать? Она относилась к своей работе серьезней, чем кто бы то ни
было. На каждой странице ее дневника, как бы торопливы и подсознательны ни
были записи, о писательском деле она пишет прекрасно, умно, язвительно и
строго. Никаких литературных сплетен, ни следов тщеславия, зависти. В
последние годы она не могла не сознавать своей растущей литературной
известности, однако об этом нигде нет ни слова. Она судит о собственном
творчестве глубоко и безжалостно. Ее рассказам, полагает она, недостает
глубины и богатства материала - она только "снимает пенки с поверхности".
Ведь писать, правдиво и тонко изображать то, что видишь, - этого еще не
достаточно. Нужен фундамент, не выразимый словом, но надежный и прочный.
Под мучительным бременем неизлечимой болезни Кэтрин Мэнсфилд пускается в
странные, трудные поиски, которые по отрывочным, темным следам мы не можем
ни проследить полностью, ни истолковать; здесь уже нет ничего похожего на
кристальную прозрачность, с какой она описывает достоверные реалии жизни.
"Если личность разорвана, она не может создать ничего ценного", - читаем
мы. Необходимо душевное здоровье. После пяти лет борьбы с физическим
недугом Кэтрин Мэнсфилд отказывается от медицины, но не отчаявшись, а
уверовав в то, что его корни - в болезни духа, которую исцелить может не
медицина, а лишь "духовное братство", наподобие того братства в Фонтенбло,
в котором она провела последние месяцы жизни. Но перед уходом она подвела
итоги и сформулировала свои взгляды. Этим рассуждением и кончается ее
дневник. Да, она хочет быть физически здоровой, пишет Кэтрин Мэнсфилд; но
что такое физическое здоровье? "Под здоровьем, - объясняет она, - я
понимаю возможность свободно дышать и жить, жить полной, взрослой,
разносторонней жизнью в единстве со всем, что мне дорого: земля с ее
чудесами - море - солнце... Кроме того, я хочу работать. Над чем? Я хочу
жить так, чтобы работать руками, чувствами, головой. Хочу, чтобы у меня
был сад, домик, трава, животные, книги, картины, музыка. И из всего этого,
выражением всего этого, будет моя работа (пусть даже я стану писать о
водителях такси, не важно)". Кончается ее дневник словами: "Все хорошо". И
поскольку спустя три месяца она умерла, хочется верить, что в этих словах
заключен вывод, к какому она, гонимая болезнью и своей чувствительной
натурой, пришла в том возрасте, когда большинство из нас легкомысленно и
бесцельно обретаются среди образов и впечатлений, забав и знаний, которые
так, как она, не умел ценить никто.