"Шломо Вульф. На чужом месте" - читать интересную книгу автора

аэропорта. Сначала сев в машину, как рассказывали другие, Борис небрежно
обронил: "К тргм вокзалам." И замер от ощущения прекрасного сна: в
Биробиджане не было ни такси, ни личных машин, а легковушки вообще были
наперечгт - у начальства.
От обилия людей, казалось, лопнет голова. Столько занятых своими
делами, усталых и нужных Москве мужчин и женщин. Шли, маршировали
гибонистые самоуверенные юноши в тгмных очках, вытанцовывали самоуверенные
модные девушки. Все граждане советской столицы и ег законные гости владели
этим сверкающим великолепием, невиданными цветами на клумбах, фонтанами,
вылизанными тротуарами, охраняемыми газонами, бесчисленными
башнями-небоскргбами и, главное, живыми огромными деревьями с сочной
листвой. Неслись, скакали тысячи машин с породистыми иностранцами и его
как бы соотечественниками, имеющими права иностранцев у себя дома.
Переполненный своим неожиданно привалившим счастьем, он испытывал жалость
к глупому Валерию, добровольно отказавшемуся от такого великолепия в
пользу эфемерного желания сменить его на нечто уже совершенно
невообразимое... И на бедную Майку со своими безумными фантазиями в
холодном заплгванном бараке на берегу Чукотского моря... Весь тот вечер,
последующий день в ожидании повторения странной ночи уже казались позорным
приступом застарелой болезни. Он без конца ездил и бродил по Москве пока
не стемнело. Это было давно забытым чудом: вдруг, по-человечески наступил
вечер, зажглись бесчисленные огни и засветились витрины, а потом настала
ночь. Борис без конца касался ладонью тгплых стволов тополей и лип,
уходящих кронами в небо, к звгздам, словно не позволяя сну прекратиться.
Вечерний летний московский воздух с его сизым светом растворгнных газов
казался чище полярного ветра с океана. Он не мог надышаться тем нормальным
процентом кислорода, которого не знал ни на Дальнем Востоке, ни на Севере.
В купе "Красной стрелы" уже сидели трое соседей: молодая женщина,
грузный полковник с колодками орденов и седой джентльмен, радостно
кивнувший ему, как хорошо знакомому. Следуя инструкции, Борис солидно
кивнул, едва заметно улыбнулся и сел напротив женщины.
У... очередная еврейская провокация, - продолжал говорить седому
полковник, показывая взглядом на газету. - Каждый раз, в годовщину
депортации предателей, они никак не могут успокоиться. Надо же! Обвинить
нас в геноциде! Нас, которые своей грудью защитили евреев от фашистского
нашествия. Нас, которые не позволили англичанам и американцам отнять у
евреев их государство в Палестине! Одного я не могу понять: какой логики
придерживаются эти господа, строя из себя защитников еврейства, если мы
дали евреям и государство на их исторической родине, и автономию внутри
России, а они не выделили своим евреям и квадратного метра хоть на
Аляске?" "Может быть я ошибаюсь, - ответил джентльмен, косясь на Бориса, -
но вы совершенно правы. Мы вот как-то с Валерием Алексеевичем были в
Израеле..." Борис мучительно перебирал в памяти фотографии и имена
сотрудников Валерия. Воля ваша, этого среди них не было. Словно в ответ на
его терзания, полковник вдруг сказал: "Я бы туда вообще не ездил...
простите, как вас по имени отчеству?" "Праглин, - ответил седой, подавая
руку. - Василий Никитич Праглин. Начальник Первого отдела Института
прикладной морфологии фауны."
УТак вот я служил в БВОВО несколько лет. Более мерзкого народа, чем
тамошние жиды и вообразить невозможно. Особенно те, кто не выполняет