"Пелем Г.Вудхаус. Псмит-журналист" - читать интересную книгу автора

недвусмысленно дающие им от ворот поворот, были отправлены только вчера. Но
как бы они ни извивались, на нас это не подействует. Помилования не будет!
Майк расхохотался.
- Ну и заварушка! - сказал он. - Я чертовски рад, что это не моя
газета. Вам, двум свихнутым, повезло, что владелец в Европе.
Псмит посмотрел на него со страдальческим удивлением.
- Не понимаю вас, товарищ Джексон. Вы намекаете, что мы действуем не в
интересах владельца? Когда он увидит, как вырос тираж под нашим
благодетельным руководством газетой, он огласит свою гостиницу веселым
пеньем. Его сияющая улыбка станет присловием в Карлсбаде. Ее будут
показывать туристам как местную достопримечательность. И терзать его будут
лишь сомнения, положить ли деньги в банк или хранить их в ванне и купаться в
них. Нам предстоят великие дела, товарищ Джексон. Погодите, пока не увидите
наш первый номер.
- Ну а редактор? Наверное, после первого номера он примчится сюда,
брызжа пеной.
- У товарища Виндзора я выяснил, что с этой стороны нам нечего будет
опасаться. Товарищу Уилберфлоссу (его фамилия Уилберфлосс) по счастливейшему
стечению обстоятельств прописан строжайший отдых. Добрейший лекарь,
прекрасно понимая, какой страшнейшей нагрузкой было чтение "Уютных минуток"
в их былой форме, потребовал категорически, чтобы до возвращения он был
лишен доступа к газете.
- А что вы будете делать, когда он вернется?
- К тому времени, без сомнения, газета обретет такое цветущее
состояние, что он признает глубокую ошибочность своих методов и примет наши.
А пока, товарищ Джексон, я хотел бы привлечь ваше внимание к тому факту, что
мы как будто заблудились. В упоении этой беседы по душам наши стопы
направились куда-то не туда. Бог весть, где мы теперь, но скажу одно: жить
здесь мне не хотелось бы.
- Вон там за фонарем вроде бы табличка.
- Свернем же туда. А! Улица Приятная? Сдается мне, что гений,
измысливший это название, обладал кое-какими зачатками юмора.
Они, бесспорно, оказались в весьма мерзком месте. Нью-йоркские трущобы
обладают собственной неповторимостью. Они уникальны. Высота домов и узость
улиц как бы сгущают их неприятные особенности. Все запахи и шумы - очень
многочисленные и разнообразные - стиснуты в своего рода каньоне, что заметно
их усиливает. Развешанное по пожарным лестницам грязное белье усугубляет
впечатление. Нигде в городе недостаток пространства не ощущается столь ясно.
Нью-Йорк - остров, и ему некуда расширяться. Это обитель сардинок в
человеческом облике. Скученность в беднейших районах невероятна.
Псмит с Майком лавировали между компаниями оборванных ребятишек,
кишевших на мостовой. Казалось, их тут тысячи и тысячи.
- Бедняги, - сказал Майк. - Как, наверное, жутко жить в такой дыре!
Псмит промолчал. Он, казалось, погрузился в размышления. Взгляд его
блуждал по грязным зданиям справа и слева. С мостовой можно было заглянуть в
темные жалкие комнаты нижних этажей, в самые лучшие комнаты трущобных домов.
Они выходили на улицу и, следовательно, получали немножко света и воздуха.
Мысль о том, какими должны быть задние комнаты, парализовала воображение
полностью.
- Интересно бы знать, - сказал Псмит, - кому принадлежат эти дома?