"Джин Вулф "Цитадель Автарха"" - читать интересную книгу автора

крыльями... и все же, если бы я мог, я появился бы в последний момент и
спас ее. Нет, я не ушел бы хладнокровно прочь, как мы мечтали в детстве,
воображая, будто мы спасаем и затем унижаем любимого человека, который,
как нам казалось, пренебрежительно отнесся к нам; нет, я поднял бы ее на
руки и прижал к груди.
Я впервые представил себе, как это ужасно - ведь она едва вышла из
детского возраста, когда ее забрала смерть. Она слишком долго была
мертвой, чтобы снова возвращаться к жизни.
Подумав об этом, я вспомнил про мертвого солдата, чью пищу я съел и саблю
которого держал сейчас в руках. Я замер и прислушался - не дышит ли он, не
шевелится ли? Однако я так глубоко погрузился в воспоминания, что
казалось, будто лесная почва под моими ногами перенесена из могилы,
которую Хильдегрин Барсук вскрыл по указанию Водалуса, а шелест листьев -
это шуршание кипарисов из нашего некрополя и шорох пурпурных роз. Я слушал
и слушал в тщетной попытке уловить дыхание мертвой женщины в тонком белом
саване, которую Водалус поднял из могилы.
Наконец скрипучий голос птицы козодоя отвлек меня от тяжких воспоминаний.
Мне почудилось, будто мертвые глаза на бледном лице солдата глядят на меня
в упор. Тогда я обошел вокруг костра, отыскал одеяло и прикрыл им труп.
Как я теперь осознавал, Доркас принадлежала к той обширной группе женщин
(наверное, других женщин не бывает), что склонны к предательству, но к
тому особому типу женщин, которые предают нас не из-за какого-то
конкретного соперника, а из-за собственного прошлого. Точно так, как
Морвенна, которую я казнил в Сальтусе, должно быть, отравила своего мужа и
ребенка, как только вспомнила, что когда-то была свободной и, возможно,
девственной, так же и Доркас ушла от меня, убедившись, что я не
существовал (как она неосознанно полагала, я не мог существовать) перед
тем, как на нее обрушился злой рок.
(Для меня же тот период был золотым временем. Думаю, я должна бы лелеять
воспоминания о том простом и дружелюбном мальчике, часто приносившем в мою
камеру книги и цветы, главным образом потому, что я знала: он - последняя
любовь перед решающим ударом судьбы, который, как выяснилось в тюрьме, был
нанесен не в тот миг, когда, заглушая мой отчаянный крик, на меня
набросили ковер, не в мое первое появление в Старой Цитадели в Нессусе, не
под грохот захлопнувшейся за мной двери тюремной камеры и даже не в тот
момент, когда залитая невиданно ярким светом, небывалым на Урсе, я
ощутила, что мое тело восстает против меня, но в то самое мгновение, когда
я провела лезвием грязного кухонного ножа, который он принес мне, холодным
и острым лезвием по собственной шее. Возможно, у всех нас бывают такие
моменты, и на то воля Каитании, если каждая женщина проклинает себя за то,
что совершила. Но все же разве можно ненавидеть нас до такой степени?
Можно ли вообще нас ненавидеть? Нет, нельзя, ведь я все еще помню его
поцелуи на своих грудях - не такие, как у Афродизия или у того юноши,
племянника хилиарха Компаний, стремившихся вдохнуть аромат моего тела, но
жадные, будто бы он действительно хотел вкусить моей плоти. Не наблюдал ли
кто-нибудь за нами? Что ж, теперь он ее получил. Пробужденная
воспоминаниями, я поднимаю руку и провожу по его волосам.)
Я долго спал, завернувшись в свой плащ. Природа заботится о тех, на чью
долю выпадают лишения: стоит им только попасть в условия, чуть менее
тягостные, в которых иной избалованный жизнью человек имел бы полное право