"Джин Вулф. Тень палача." - читать интересную книгу автора

стороннего взгляда все складки и сборки, превращая ткань в бесформенный
сгусток тьмы. Скрыв лицо под капюшоном, я предстал бы перед подмастерьями,
дежурившими на третьем ярусе (если бы они вообще обернулись к лестнице и
заметили меня), как обычный - разве что пополнее большинства прочих -
брат-гильдеец, спускающийся вниз. Учитывая все слухи, будто четвертый ярус
снова собираются заселить пациентами, даже тот, кто дежурит на третьем,
где держат пациентов, полностью лишившихся рассудка, воющих и гремящих
цепями, не усмотрит ничего особенного в том, что туда спускается другой
подмастерье или в том, что вскоре после того, как он вернется, на
четвертый спустится ученик. Все будет выглядеть так, будто подмастерье
что-то забыл на четвертом ярусе и послал ученика принести...
Место там было не слишком располагающим. Примерно половина древних
светильников еще горела, однако пол коридоров был покрыт слоем ила -
кое-где едва не в руку толщиной. Стол дежурного охранника стоял там, где
был оставлен, может быть, две сотни дет назад, но древесина прогнила
насквозь, и вся конструкция рассыпалась бы при первом же прикосновении.
Но вода здесь не поднималась высоко, а в дальнем конце выбранного мной
коридора не было даже ила. Уложив пса на пациентскую кровать, я, как мог,
вымыл его при помощи губок, захваченных в комнате для допросов.
Мех его под коркой запекшейся крови был коротким и жестким ,
рыжевато-коричневого цвета. Хвост был обрезан так коротко, что толщиной
своей превосходил длину. Уши,обрубленные почти начисто, были не длиннее
первого сустава большого пальца. Грудь ему здорово раскроили в последней
схватке - мощные мускулы торчали наружу клубком сонных змей. Правой
передней лапы не было вовсе: что и оставалось - было размолото в кашу. Я,
как сумел, зашил рану в груди и отрезал поврежденную лапу, после чего она
снова начала кровоточить. Найдя артерию, я перевязал ее и подвернул шкуру,
как учил нас мастер Палаэмон. Получилась замечательная культя.
Трискель время от времени лизал мою руку, а, стоило мне наложить последний
стежок, принялся облизывать культю, словно он - медведь и может высосать
из культи новую лапу. Челюсти его были огромны, как у арктотера, а клыки -
длиннее моего среднего пальца, вот только десны совсем побелели; в
челюстях осталось не больше силы, чем в руках скелета. Взгляд его желтых
глаз был исполнен чистого, несомненного безумия.

В тот вечер я поменялся обязанностями с парнем, которому предстояло нести
пациентам еду. От них всегда оставалось - некоторые пациенты не едят
вовсе, и два оставшихся подноса я понес Трискелю, гадая, жив ли он до сих
пор.
Он был жив. Он даже ухитрился выбраться из кровати и подползти (ходить
пока не мог) к кромке ила, где скопилось немного воды. Там я и нашел его.
На подносах бы суп, черный хлеб и два графина воды. Он вылакал миску супа,
но, попробовав скормить ему хлеб, я обнаружил, что пес не в силах как
следует разжевать его. Тогда я накрошил хлеба во вторую миску с супом, а
после подливал в нее воды, пока оба графина не опустели.
Уже лежа в койке, почти на самом верху нашей башни, я все думал, будто
слышу, как трудно ему дышать. Несколько раз даже садился и прислушивался,
но звук всякий раз пропадал, чтобы вернуться, едва я снова коснусь головой
подушки. Быть может, он был лишь биениями моего собственного сердца. Да,
найди я Трискеля годом-двумя раньше, он стал бы для меня божеством. Я