"Ивлин Во. Упадок и разрушение" - читать интересную книгу автора

заведено: ежели ты в хорошей частной школе обучался, с голоду тебе помереть
не дадут ни за что. Бывает, сперва помучаешься лет пять - ну и что, все
равно возраст такой, что все в это время мучаются, но потом зато система
вывезет.
А я так и вообще легко отделался. Первый раз меня вытурили, когда мне
только-только шестнадцать стукнуло. Но мой воспитатель сам в хорошей школе
обучался. Знал человек, что к чему. "Слушай меня внимательно, Граймс, -
сказал он, - наломал ты дров, и оставить я тебя не могу - я должен блюсти
дисциплину. Но мне не хотелось бы поступать жестоко, начни-ка ты, братец,
все сначала". В общем, сел он и написал рекомендательное письмо моим будущим
хозяевам. Не письмо, а поэма! Я тебе как-нибудь его покажу. Если б ты знал,
сколько раз оно меня выручало. Вот что значит аристократическое учебное
заведение. Провинился - накажут, но уж зато и пропасть не дадут.
Я даже хотел пожертвовать гинею в фонд помощи ветеранам войны. Я
чувствовал, что прямо-таки обязан это сделать. Ей-богу, жаль, что так и не
собрался.
В общем, устроился я на работу. У моего дядюшки в Эдмонтоне фабрика
была, щетки делали. Все шло лучше не придумаешь. Но тут война началась, и
стало мне не до щеток. Ты небось не воевал, молодой еще был? Да-а, доложу я
тебе, вот было времечко - красота да и только. За всю войну, поверишь ли, и
дня трезвым не был! А потом бац! - сел в лужу, и на сей раз основательно.
Во Франции дело было. Они мне и заявили: "Будь мужчиной, Граймс! Не позорь
полк трибуналом. Даем тебе револьвер. И полчаса времени. А что делать - сам
знаешь. Не поминай лихом, дружище!" Говорят они, а сами только что не
рыдают.

1 Во имя Иисуса господа нашего. Аминь (лат.).

Сижу я, значит, и на револьвер гляжу. Несколько раз его к виску
подносил - и опускал. А в голове одно: "Те, кто в хороших школах обучались,
так не кончают!" И тянулись эти самые полчаса целую вечность. Но, на мое
счастье, стоял там графинчик с виски. Они тоже к нему, надо полагать,
приложились, а то с чего бы им, сам посуди, так растрогаться? Короче, когда
они вернулись, графинчик был пуст, а я смотрю на них - и не могу удержаться
от смеха - на нервной почве, не иначе! Знаю, что не прав, но ты бы видел,
как они удивились, когда оказалось, что я жив-здоров, да вдобавок пьян.
"Мерзавец!" - говорит наш полковник, а меня еще пуще смех разбирает.
Одним словом, меня - под замок, а дело мое - в трибунал. Врать не стану -
на следующий день мне уже не до смеха было. Судить меня приехал майор из
другого батальона. Заходит он ко мне, а я смотрю на него и понимаю, что мы с
ним вместе учились.
"Кого я вижу! - кричит майор с порога. - Старина Граймс! Почему под
трибуналом? Выкладывай, что стряслось?" Я рассказываю. "Да-а, - загрустил
майор, - плохо твое дело. Но расстрелять человека из Харроу? - об этом не
может быть и речи. Не горюй - что-нибудь придумаем". На другой день
отправили меня в Ирландию, сосватали мне там какую-то липовую работенку по
почтовому ведомству. Там я и просидел до конца войны. Где-где, а в Ирландии
в лужу не сядешь, даже если очень постараешься. Я тебя совсем заговорил, да?
- Нисколько, - отвечал Поль. - Все это очень интересно.
- Бывал я и в других передрягах, но по сравнению с той они казались