"Виталий Владимиров. Свое время" - читать интересную книгу автора

почему-то справа.
В редакции было тихо. Примерно через час начнутся звонки, совещания,
придут авторы, а пока можно еще разок просмотреть статьи, идущие в оче-
редной номер. Я как-то задумался в такую тихую минуту - чем же я все-та-
ки занимаюсь, на что трачу основное время своей жизни? Кто-то что-то
создал, сделал, придумал, например, новую технологию разливки стали в
вакууме, эту технологию проверили, внедрили, написали об этом статью,
созвали экспертную комиссию, прислали рукопись в редакцию. Мы отправили
ее на рецензию, обсудили на редколлегии, опубликовали. Мое дело дозво-
ниться рецензенту, члену редколлегии, отредактировать, вычитать гранки,
верстку, сигнальный номер... Сделать текст грамотным по технической тер-
минологии, убрать грамматические несуразности, выявить, подать главное -
смысл статьи и исчезнуть в маленькой строке выходных данных: редактор
Истомин В.С. Каза лось бы, все ясно.
Нет. За внешней стороной этого процесса, как за гладью реки, есть
свои течения и круговороты. Давно замечено, что слово, опубликованное на
газетной странице или в книге, обладает колдовской магией достоверности,
причем намного большей, чем это же слово, написанное от руки или даже
напечатанное на машинке. Листая пахнущие свежей типографской краской
листы, я каждый раз, как незнакомый, как невиданный ранее, читал мною же
правленый текст. И ощущал, какая незримая власть дана мне как редактору.
Сложнее, когда я сам превращался в автора. Я знал, что обязательно попа-
ду в плен чуждого вкуса, иного взгляда, отличного от моего кругозора, и
поневоле сам начинал редактировать себя, вгоняя свои экспрессии в прок-
рустово ложе стандарта.
Вот и выходит, что смысл моего основного времени жизни - остаться
личностью, самим собой, не деформироваться под давлением штампа. И не
деформировать других.
А разве не в этом вообще смысл жизни?
Ян поймал мой взгляд и, подмигнув одним глазом, кивнул головой на
дверь.
Мы вышли.
Ритуал перекура в издательстве сложился как-то сам по себе, соблюдал-
ся неукоснительно и был приблизительно одинаков по составу участников -
на лестничной площадке четвертого этажа под маршем, ведущим на крышу, на
старом продавленном диване собиралась вся наша "похоронная команда": мо-
лодежь из разных редакций. Нечасто, но неотвратимо истекал срок жизни
кого-то из родных и близких сотрудников издательства и возникала чисто
бытовая проблема: кому-то надо было вынести гроб. Работка нелегкая, тре-
бовались крепкие руки и нервы, кидался клич в поисках добровольцев, от-
казываться неудобно - как не помочь людям в беде, и в результате за два
с небольшим года я насмотрелся на чужое горе и увидел, как по-разному
провожают ушедших - кого в безысходной тоске, кого со светлой грустью, а
кого в равнодушной маске скорби. Каждый заслужил свой исход, каждый сам
себя привел к своему итогу.
На диване, по-наполеоновски скрестив руки, нога на ногу сидел Алик
Синецкий - жгучий брюнет с черной каракулевой головой и постоянно напря-
женным горящим взглядом. Рядом поблескивал круглыми очками Лева Фалин,
тихий паренек из корректорской. Он постоянно задавал вопросы, причем
иногда настолько наивные, что даже Алик Синецкий с трудом отвечал на