"Дуглас Уинтер. Закольцованный ролик [NF]" - читать интересную книгу автора

- несомненно, закрепленной на потолке камерой, глядящей вниз и чуть влево.
И она здесь. Она лежит перед тобой с закрытыми глазами и повернутыми
вверх ладонями, так маняще раскинув ноги - голая. Ты щуришься, но
выражение ее линь Разглядеть не можешь, но ты уверен, что это улыбка.
Изображение прыгает - единственный монтажный стык, - и ты смотришь крупным
планом на лист бумаги, официального вида документ, бланк с полями,
отмеченными чернильными кружками и птичками, очертанием человеческого
тела, написанными от руки словами и подписью. Коды и примечания ты
оставляешь без внимания, глядя на ее имя: Шарлотта Прессман. Холодное и
безымянное имя, холодное и безымянное, как ее труп.
Слова добираются до твоих губ, но тут картинка прыгает снова, и снова
идет съемка той же неподвижной камерой, и теперь ты ее знаешь, знаешь
каждый ее дюйм, эту серую с пятнышками кожу, опавшие груди, спутанные
грязные волосы, и прозектор со скальпелем в руке начинает ее последний
танец.
Стриптиз плоти. Разрез от левого плеча вниз, от правого вниз и удар
лезвия по животу вниз - неровная буква Y. Руки берутся за складки кожи, и
внешний слои плоти стягивается назад, открывая внутренность: полосы мышц,
желтые подушки жира, мокрую кость. В вечной мерзлоте мужчина и металл
пробивают грудную кость, прорываются внутрь и вынимают ее разбитое сердце.
Опускается серебристая дисковая пила; когда она кончает работу, вынимаются
по одному поблескивающие органы, их осматривают, взвешивают и записывают,
и только слышен голос: "Поджелудочная, в норме, надпочечники, в норме,
селезенка, в норме". Голос без интонаций, ровный, как гудок в телефоне, в
норме, в норме, и он тянется глубже в нее, туда, куда не могли проникнуть
языки и члены, и с каждым движением вынимает все больше и больше, пока от
нее не остается только выпотрошенная туша. Но это, конечно, еще не все:
быстрый проход скальпеля по горлу от уха до уха, и лицо ее стянуто назад,
сморщенное и забытое, и снова вертится пила, срезая верхушку головы. Серую
массу поднимают, взвешивают - в норме, в норме - и спектакль окончен.
Наконец ты увидел ее всю.
Ты встаешь и уходишь, из комнаты, из мотеля, из Чикаго, и ты слышишь,
как кто-то из оставшихся спрашивает о цене второго сеанса. Но нет такой
цены, или тебе ее не уплатить: у тебя есть только четвертаки, и у тебя
всегда будет она: без имени, без лица. Груда мяса.


Ты каждую неделю возвращаешься в Страну замочных скважин - первый
месяц, потом два-три раза в неделю, теперь каждый день ты встаешь из-за
стола и проходишь несколько коротких кварталов к этому крохотному
форпосту, последнему из ему подобных в этом городе, и меняешь доллары на
четвертаки и находишь дорогу в кабину, чаще всего в эту, счастливую кабину
N_7, и сидишь в темноте и смотришь в окно видеоэкрана и видишь голых
женщин и мужчин, ты видишь, как они входят в раж, совокупляются, и в этом
ничего нет для тебя, совсем ничего, только вытянутое лицо Делакорта
отражается в стекле и смотрит на тебя.
Когда ролик кончится, Делакорт встанет со скамьи и вернется в офис,
поправляя узел галстука, готовый сесть за стол, отвечать на телефонные
звонки и как следует поработать над своей сводкой. Но ты - ты один, и хотя
ты ждешь и смотришь, но нет ничего, что можно увидеть.