"Пенелопа Уильямсон. Под голубой луной " - читать интересную книгу автора

лодыжку, была действительно огрубевшей. И сильной... Очень...
Дверь в гостиную снова с грохотом распахнулась, и на пороге появилась
Бекка Пул, торжественно неся новую порцию кекса. Подняв свободную руку ко
лбу жестом трагической актрисы "Ковент-Гардена", она произнесла:
- Нет, мои нервы измочалены похлеще, чем веревка палача. А грудь прямо
ноет от боли. Это точно сильное сердцеубиение. Я...
- Сердцебиение, - устало поправила ее леди Летти, сделав изрядный
глоток портвейна.
- Ну да, вот и я говорю. Сердцеубиение. Приму-ка двойную дозу
ревеневого порошка, а то ночью глаз не сомкну.
С чердака доносился могучий храп Бекки Пул - казалось, так квакает
добрая сотня лягушек.
Джессалин перевернулась на живот и обхватила подушку. Обычно она спала,
как убитая. Над ней даже подшучивали, особенно После того как она ухитрилась
проспать знаменитый корнуолльский флах - страшную бурю, с корнем вырвавшую
могучий старый вяз и швырнувшую его прямо на окно спальни. Сегодня же ночь
была на удивление тихой, если не считать отдаленного шума прибоя, редких
криков кроншнепа и храпа Бекки. В камине горел огонек, а горячий кирпич,
завернутый в простыни, уютно согревал старинную самшитовую кровать. Все в
окружающем Джессалин мирке было обычным, таким, как всегда, с самой первой
ее ночи в "Энд-коттедже". И тем не менее...
И тем не менее почему-то странно ныла грудь. Приглушенная боль все
росла и росла, как тестец которое поставили подходить на подоконник.
- Черт побери, - сказала вслух Джессалин, стукнула кулаком ни в чем не
повинную подушку и, перевернувшись на спину, немигающим взглядом уставилась
в темноту. Она попыталась считать всхрапы Бекки, но досчитала до сорока
одного, отбросила одеяло и встала.
Взяв свечу, Джессалин подошла к большому зеркалу, висевшему рядом с
бельевым шкафом. Наклонив его так, чтобы видеть себя в полный рост, она
принялась хмуро разглядывать собственное отражение. Из-под слишком короткой
ночной рубашки выглядывали худые ноги с крупными ступнями. В последний раз
портниха в Пензансе, пощупав ее выступающие ребра, сказала, что Джессалин
тощая, как новорожденная селедка. За прошедшие месяцы ей так и не удалось
округлиться, зато вытянулась она еще больше.
"Ты, конечно, весьма нескладное и долговязое создание..."
Джессалин подошла поближе к зеркалу. Бабушка всегда говорила, что ее
волосы напоминают о золотой осени, о листве, которую зимний ветер еще не
сдул с деревьев. Но это, конечно, вздор - рыжая она и есть рыжая. Джессалин
согласилась бы выщипать эту копну по одному волоску, если бы точно знала,
что новые вырастут золотыми. А еще бабушка говорила, что у нее сильное,
выносливое тело и что она еще скажет спасибо за свою широкую кость, когда ей
стукнет сорок. Но ведь в сорок она уже будет старухой! Какой же ей тогда
будет прок от этих костей? Но даже если бы не было всего остального, все
равно оставался рот. Ужасный, клоунский рот - огромный и красный.
Двумя пальцами Джессалин растянула его почти до ушей, выпучила глаза и
показала своему отражению язык. Получилось настолько забавно, что она
невольно рассмеялась. Но смех застрял в горле.
Нет, она, конечно, знала, что не красавица, но раньше это как-то не
имело значения. Ну, может, самую малость. Теперь же, после этой встречи...
Он красив, даже несмотря на свой недобрый рот. Кроме того, он - брат