"Конни Уиллис. Пожарная охрана (Авт.сб. "Неразведанная территория")" - читать интересную книгу автора

золотым...
Лэнгби нагибался надо мной, стараясь поднять меня, и кричал:
- Бартоломью, что с вами? Что случилось?
Мне надо было бы сказать ему, что, разожми я руки, собор и все прошлое
обрушатся на меня, а этого я допустить не могу, я же историк. Что-то я ему
сказал, но что-то совсем другое, потому что Лэнгби только удвоил усилия,
оторвал-таки меня от перил и оттащил на лестницу. А там дал мне повалиться
на ступеньки и попятился, не говоря ни слова.
- Не понимаю, что произошло, - сказал я. - Никогда прежде я не страдал
боязнью высоты.
- Вас бьет озноб! - сказал он резко. - Вам надо лечь.
И отвел меня в крипту.


_25 сентября_. Экстрагирование - справочник ПВО: симптомы, характерные
для пострадавших при бомбежке. Стадия первая: оглушенность,
бесчувственность к боли при травмах и ранениях, фразы, не имеющие смысла
для посторонних. Стадия вторая: озноб, тошнота, ощущение боли, осознание
утрат, возвращение к реальности. Стадия третья: болтливость, не
поддающаяся контролю, стремление объяснить спасателям свое поведение под
влиянием шока.
Лэнгби, безусловно, узнал симптомы, но чем он объясняет их при
отсутствии бомбежки? И я не могу объяснить ему свое поведение под влиянием
шока - и не только потому, что я историк.
Он ничего не сказал и назначил меня дежурить в первый раз завтра ночью
так, словно ничего не произошло, и выглядит не более озабоченным, чем
остальные. А те, с кем я успел познакомиться, заметно нервничают.
(Согласно единственному воспоминанию в моей краткосрочной памяти, во время
воздушных тревог все сохраняли удивительное спокойствие.) А с момента
моего появления здесь ни единой бомбы вблизи не упало. Целью были главным
образом Ист-Энд и доки.
Нынче ночью что-то говорилось о невзорвавшейся фугасной бомбе, и я
задумался о том, как держался настоятель, о том, что собор закрыт, как
вдруг вроде бы вспомнил, будто на всем протяжении блица он был открыт для
молящихся. Как только представится возможность, попытаюсь экстрагировать
сентябрьские события. Ну, а все остальное... какой у меня шанс
экстрагировать нужную информацию, пока я не узнаю, что я должен тут
осуществить? Если должен.
Для историка не существует ни директив, ни ограничений. Я бы мог
объявить всем, что я из будущего, поверь они мне. Я бы мог убить Гитлера,
доведись мне попасть в Германию. Но мог ли бы? Исторический факультет
обсасывал парадокс времени и так и эдак, но аспиранты, вернувшиеся с
практики, не говорят ни слова "за" или "против". Существует ли единое
нерушимое прошлое или у каждого дня свое прошлое и мы, историки, изменяем
его? К каким следствиям приводит то, что мы делаем, и приводит ли? И как
мы осмеливаемся делать что-то, понятия не имея, чем это чревато? Должны ли
мы дерзко вмешиваться, уповая, что не навлечем гибели на всех нас? Или мы
должны воздерживаться от действий и стоять сложа руки, пока, если так
надо, собор святого Павла сгорает у нас на глазах дотла, лишь бы не
изменить будущего?