"Дональд Уэстлейк. В колыбели с голодной крысой" - читать интересную книгу автора

Поэтому ничего подобного не должно было произойти. Так что же мне делать?
Здесь есть дверь. Значит, надо к ней подойти и постучать, а когда
кто-нибудь откликнется на мой стук, объяснить, что я ни в чем не повинен, и
попросить объяснить мне, что, по мнению полиции, я совершил. Тогда все
выяснится и мы с Уолтером сможем вернуться в мотель, а полиция извинится перед
нами и возместит Уолтеру ущерб за сломанную пишущую машинку. А если они
откажутся подчиниться логике, истине и здравому смыслу, я знаю, что я имею
право на телефонный звонок, и я позвоню адвокату.
Я снова принялся вспоминать о том, что довелось слышать на лекциях и
читать в учебниках, чтобы решить, как действовать сейчас. Правильно я намерен
поступить? В результате я пришел к выводу, что мой жизненный опыт, увы, весьма
скудный в вопросах, касающихся закона и полиции, и образование, на которое я
затратил пятнадцать лет, убеждали меня в том, что в сложившейся ситуации мне
ничего не остается, как стучать в дверь.
Тем не менее почему-то я этого не сделал. Видимо, я инстинктивно понял,
что все полученные мною знания о законе - обман. Возможно, мои наставники из
лучших побуждений старались не открывать мне глаза на самые грубые стороны
реальной жизни. И в сущности, это был обман. Сейчас я ощущал полную
беспомощность. Конституция, Билль о правах и все войны за демократию жили по
соседству с Питером Пеном, потому что в мире, где существует эта мрачная
комната с голубым линолеумом на полу, я так же беспомощен, беззащитен и
обречен, как младенец, находящийся в одной колыбели с голодной крысой. Но
зачем рассказывать младенцу о правосудии? Если вы не можете сказать правду,
доктор Ридмен, почему бы вам не закрыть свой беззубый рот навсегда?
В душе у меня кипел гнев, инстинктивный гнев жертвы, гнев крепостного, чью
жену увели в замок, гнев раба, чьего ребенка продали с аукциона другому
хозяину, беспомощный немой гнев, который, как мне было ясно, я не осмелюсь
проявить. Я сел на стол и курил, кляня себя и презирая за то, что не
приспособлен к жизни в этих чертовых джунглях.
Не знаю, как долго я так просидел. Я докурил свою третью сигарету, когда
пришли они, но думаю, что я курил чаще чем две в час. Я не носил часов, потому
что еще полтора года назад в них лопнула пружина.
"Они" - это пожилой полицейский, Джерри и третий человек, который был с
ними в мотеле, плюс еще один в штатском, которого я до этого не видел. В руках
у него был блокнот для стенографирования и карандаш, и он сразу же уселся на
стул в углу комнаты. Пожилой полицейский подошел к столу и приказал:
- Встать.
Я повиновался.
- Выбросить сигарету! - продолжал он все тем же суровым тоном. - Туда! - И
указал на напольную пепельницу. - И подобрать эти окурки с пола! У себя дома
вы не стали бы бросать окурки на пол.
У меня на языке вертелся резкий ответ, но я сдержался и сделал все, что
мне было ведено. Пожилой полицейский расположился в кресле за столом. Вид у
него был недовольный и мрачный. Он сказал:
- Положите свой бумажник на стол и сядьте. - И он жестом указал на стул
возле стола.
И снова я сделал все, как мне было сказано. Я сидел на стуле, Джерри и
остальные стояли справа от меня, привалившись к стене, а я наблюдал, как
пожилой роется в моем бумажнике.
- Пол Стендиш, - сказал он. Стенографист принялся писать. - Зачетная