12

То, что у господина Катца не осталось и намека на доброжелательность, которую он излучал последнее время, Йогена не удивило. Он не сдержал данного слова, а своим побегом доставил еще дополнительные хлопоты. Господину Катцу от всего этого, естественно, было мало радости.

Спокойно отнесся он и к тому, что первые три дня ему пришлось провести в карцере. В общем-то, это даже к лучшему: он боялся момента, когда придется снова увидеть ребят из группы и терпеливо сносить их участливость, за которой — плохо маскируемое злорадство. Да и мысль о господине Шаумеле не особенно грела его.

Поначалу в карцере было вполне сносно. Никто не трогал, еда, как и у всех остальных, целый день наедине с самим собой. Одно плохо: книг не давали. Это в первый же день подпортило удовольствие от одиночества. На другое утро тишина в каморке уже действовала угнетающе. Заняться было нечем. Его оставили один на один со своими мыслями, которые надвигались нескончаемой чередой и вскоре стали непереносимы. Что же будет дальше?

Сдаваться непросто, и тем не менее Йоген сдался. Он добровольно прервал побег, потому что тот не привел его ни к какой цели, да ее и не было. Специнтернат, в этом Йоген больше не сомневался, все-таки лучше, чем одинокие скитания по поселкам, игра в прятки с полицией, ночевки на сеновалах, чувство неприкаянности. Свобода бродяжничества оказалась мнимой. Но, сдавшись, он получил взамен другую несвободу. Он снова попал в плен однообразия этой жизни, опять должен был подстраиваться под ритм, ему не подвластный, вынужден был с утра до вечера каждое свое действие согласовывать с чужой волей. В чем еще ему надо будет уступать, чтобы наконец освободиться? Подчиниться планам господина Мёллера, уповая на то, что через месяц-другой он сможет выйти отсюда, получить место ученика у знакомого, поселиться в общежитии и ждать, пока мать и отчим сочтут возможным взять его обратно в дом? Но это все произойдет не раньше чем через три года, когда он кончит обучение. А там, глядишь, опять загребут. Уже в армию. А потом… Но это было такой дикой бессмыслицей — рисовать себе картины какого-то мифического будущего. Кто не может распоряжаться своей жизнью даже в ничтожных мелочах, тому незачем строить какие бы то ни было планы, тот не имеет права по-настоящему надеяться.

Однажды заглянула сестра Мария — чтобы осмотреть Йогена. Но и по ее поведению и по выражению лица было видно, что она лишь исполняла свой долг: проверяла, не занес ли беглец по возвращении каких-либо вредных насекомых. Она все проделала быстро, деловито и снова исчезла, как и появилась, в полном молчании.

На третий день господин Катц сам принес карандаш с бумагой и велел Йогену написать полный рассказ о своем побеге. В мельчайших подробностях описать все, что с ним произошло за время отсутствия. Йоген выполнил это, опустив только факты кражи велосипедов, которые он всякий раз бросал на дороге.

Спал он плохо. Кровать, конечно, лучше, чем солома в насквозь продуваемых сараях, но поскольку целыми днями он не двигался, то и усталости не чувствовал. А когда темнело, он не мог отделаться от неотступных мыслей.

Хорошо все-таки, что через три дня его выпустили. В спальне все было по-прежнему. Шкафчик не освобождали, белье на кровати не сменили. Опыт показывал, что беглые воспитанники вскоре появлялись. Большинство задерживала полиция, кого-то приводили обратно родители, некоторые, пусть и немногие, возвращались по своей воле.

Господин Шаумель вручил Йогену письмо — от Свена. Ему все очень нравилось, работать в садоводстве одно удовольствие. Он часто вспоминает Йогена, и было бы здорово как-нибудь вскорости повидаться. Приветы ребятам, им он желал скорейшего освобождения.

Письмо зачитал господин Шаумель.

— «Скорейшего освобождения», — повторил он, — в твоем случае об этом до поры, до времени речи быть не может. Из-за побега ты заработал у меня кучу минусов, и тебе придется изрядно попотеть, чтобы когда-нибудь ликвидировать их.

Этот побег особенно разозлил господина Шаумеля еще и потому, что он получил строгий нагоняй от господина Катца. Он не должен был оставлять входную дверь незапертой. Господину Катцу легко говорить. В принципе ему отлично известно, что и запертая на ключ дверь не способна остановить парня, который решил дать деру. И в течение дня имелась масса возможностей претворить свой план в действие. Но, став директором и оторвавшись от живой повседневной практики, он, очевидно, забыл все, чему должен был научить его опыт.

— Тут еще для тебя посылка была. Большая, с пирогом. Нам все равно пришлось звонить твоей матери, чтобы узнать, не там ли ты. Заодно спросили: отослать ее обратно или же разделить содержимое посылки на всех? Ребята были весьма рады — они лишь выиграли от твоего побега.

Йоген в душе простил им это.

Больше господину Шаумелю сказать было нечего, и для него неприятное происшествие на этом закончилось. Он даже не поинтересовался, что пришлось пережить Йогену за истекшую неделю.

Товарищи по группе заметили, что после возвращения Йоген изменился. Раньше он большую часть времени проводил со Свеном, но и других ребят не чурался: принимал участие в их занятиях, гонял со всеми мяч, был страстным участником споров и потасовок, выступая порой в роли миротворца, обо всем высказывал свое мнение. И к нему прислушивались. Ребята признавали, что он умнее многих, и относились к нему с симпатией.

Теперь он держался особняком. И не говорил ни с кем. Не то чтобы он стал нелюдим, или искал повода для ссоры, или грубо отшивал всякого, кто обращался к нему.

Но он от всего отстранился. Как правило, он старался уединиться, валялся на кровати, перестал читать, что обычно делал охотно, неотрывно глядел на обивку матраса над головой час, другой… и молчал.

Во дворе тоже больше не играл. Теперь его постоянным местом стал мусорный контейнер. Подчас казалось, что, восседая на нем, он изредка посматривал в сторону ребят, но и это нельзя было утверждать с точностью.

В школе он раньше просто блистал, шутя доказывая свое превосходство над другими. Ныне же он и на уроках отмалчивался, руку не тянул, не знал, что отвечать, когда его вызывали.

— Скоро оклемается, — сказал Клаус. — Когда я сбегаю, а потом снова возвращаюсь, меня каждый раз всего выворачивает, как с похмелья. Это пройдет.

Парикмахер постриг Йогена очень коротко. Несколько торчащих волосков не давали и отдаленного представления о том, какие роскошные черные кудри красовались у него на голове прежде. Подтрунивания и насмешки на сей счет Йоген пропускал мимо ушей.

— Йоген, старина, — сказал однажды Клаус, — ты так просто свихнешься. Подумаешь, какая трагедия, что ты опять тут оказался! Как-никак пару деньков проветрился.

— Хм, — буркнул Йоген. Слез с мусорного бака и отправился в дом на кровать.

— Дошел здесь до ручки, — сказал Юрген. — Пройдет.

Потом неожиданно Йоген решил написать письмо матери, что обычно делал только после понукания воспитателя. Письмо вышло очень коротким. Полный текст письма был таким: «Дорогая мамочка, возьми меня отсюда! Я буду стараться! Твой Йоген».

На третий день пришла открытка от мамы. Она писала, что через три недели собирается приехать к нему и тогда можно будет еще раз обо всем поговорить, но Йоген должен уяснить себе, что самое лучшее — придерживаться плана отчима. Они думают о его будущем день и ночь, и не стоит все усложнять, когда и так все сложно. В четырнадцать лет от человека можно ожидать достаточного благоразумия и понимания того, что все не может делаться лишь по его воле. «С любовью, твоя мама».

Йоген прочитал открытку за обедом, хотя господин Шаумель требовал от ребят, чтобы они читали почту лишь после еды. Он наблюдал, как Йоген читал открытку, и удивился, зная содержание, что оно вдруг заставило парня впервые за многие дни рассмеяться. Потом он увидел, как Йоген тщательно порвал открытку, будто ее измельчание представляло собой невероятно важный процесс, и сунул обрывки в карман.

— Не забудь, что ты должен сдать мне сочинение, — сказал господин Шаумель. — Название ты, очевидно, уже запомнил. Буду рад, если смогу прочитать что-то новое, а не прежний упрямый вздор.

Час спустя Йоген постучал к господину Шаумелю, зашел в кабинет и, не меняясь в лице, положил на стол лист бумаги. Затем, прежде чем воспитатель смог что-то сказать или заглянуть в сочинение, быстро вышел.

«Почему я здесь!

Я здесь, потому что воровал, потому что избил до полусмерти другого мальчика, потому что сорвал с девочки бусы. Я здесь, потому что я ни на что не гожусь и потому что я негодяй, из которого никогда ничего путного не получится. Я должен быть благодарным, что меня взяли сюда. Тут стараются, чтоб из меня все-таки вышел человек, но это не имеет смысла, из меня все равно ничего не получится, и это совсем не так плохо: никто со мной больше не захочет знаться».

И еще Йоген, сверх заданного, поставил под сочинением свое полное имя и фамилию, как будто хотел тем самым удостоверить написанное и возвести в ранг признания.

Господин Шаумель долго и очень внимательно изучал каждую строчку, перечитывая по нескольку раз, словно хотел запомнить все дословно, затем быстро взял дырокол, личное дело Йогена и подшил листок к остальным.

«Теперь он у меня в руках, — подумал воспитатель. — Наконец-то он покончил со своей строптивостью. Глядишь, из него что-то и выйдет».

Впервые он был доволен Йогеном.

— Йойо смылся!

У проведших в этих стенах довольно много времени на памяти было немало побегов, и тот факт, что кто-то из них сбежал, считался в порядке вещей, в лучшем случае давал пищу для споров о предположительных сроках поимки и возвращения беглеца.

Хотя исчезновение Йогена ничем не отличалось от всех прочих, ребятам оно показалось не совсем обычным. Йоген только что вернулся из предыдущего побега и вел себя в последние дни как-то странно.

Господин Шаумель тоже был обеспокоен, ибо после вчерашнего сочинения он ожидал внутреннего преображения Йогена, а этот новый побег перечеркивал прогноз опытного воспитателя.

Господин Катц привел в действие обычный в таких случаях механизм. Звонки к матери, которые повторялись и в последующие дни, результата не дали — он там не появлялся. Центральное ведомство по делам несовершеннолетних в Штутгарте установило, что и у отца парень повторно не объявлялся. Полиция была уведомлена и разыскивала пропавшего.

Сестра Мария остановила господина Шаумеля посреди двора и призналась ему:

— А я как раз сегодня хотела сказать Йогену, что мой брат все-таки решил взять его к себе. Я пыталась отсоветовать, но брат считает, что Йоген не такой уж плохой парень. Из этого загона он бы, мол, и сам удрал, а история с собакой всего лишь глупая шутка, с перепугу. И вот он опять исчез!

Она казалась искренне огорченной. Господин Шаумель выслушал ее и, глубоко вздохнув, сказал:

— На один миг и у меня зародилась надежда, но жизнь снова подтвердила, что от этих орлов ничего не следует ждать, если не хочешь вечно оставаться в дураках.

Добраться до своего города Йогену удалось легко. Автостоп — штука безотказная.

Ночь он провел в ларьке на стадионе. Было уже не так холодно. Наутро он стоял в подъезде дома, напротив магазина господина Мёллера, зная, что его оттуда не увидят. В восемь часов господин Мёллер открыл магазин. Сразу же за ним вышла мама, выставила перед витриной несколько коробов с товарами, снова ушла. Появились первые покупатели.

— Все ясно, — буркнул себе под нос Йоген, выскочил из укрытия, побежал вниз по улице и почти сразу нырнул в боковой переулок.

Универмаг тоже был открыт. В этот ранний час покупатели в основном домохозяйки. На эскалаторе почти никого не было.

Йоген прокатился пару раз вверх-вниз, встретил служащего, который тогда задержал его, и приветливо кивнул ему. Тот кивнул в ответ, но, похоже, не вспомнил Йогена. Ребятам, которые попадались на магазинных кражах, несть числа — всех не упомнишь.

У стойки с проигрывателями никого, кроме Йогена, не было. Прослушав несколько пластинок, он встал и не спеша двинулся дальше. Без всякой цели. К маме он идти не хотел. Она бы его тут же сдала в интернат. Но там его больше не дождутся!

Строить иллюзии — бессмысленно. Вечно ночевать на стадионах невозможно, так же как и жить ворованными яблоками. А являться каждый день в полицию и канючить: «Отправьте меня обратно!» — невыносимо.

Надо что-то придумать — не в смысле выхода: его все равно не было, — но нечто такое, что обратило бы на себя внимание. И чтоб мама об этом прознала. Она — прежде всего, ведь она первая его от себя отстранила.

И господин Мёллер пусть об этом услышит. Если бы он не отнял у него маму, все наверняка пошло бы иначе. И Аксель, да, он тоже, он со своим вопросом: «А мне одна перепадет?» И Эльвира. И его отец. И господин Катц, и господин Шаумель, и сестра Мария. Пусть все узнают, что Йоген не сдается.

Но что сделать? Неважно что, главное — поэффектнее. Чем бессмысленнее, тем лучше. Только бы освободиться — от мамы и от интерната.

— Да, говорит Катц!

— Уголовная полиция. Господин Катц, сразу хотим вам сказать, чтобы вы больше не беспокоились по поводу вашего воспитанника Юргена-Йоахима Йегера. Мы его сегодня задержали. Парень, видать, совсем сбрендил. Представьте только: четыре магазинных кражи средь бела дня — и ни разу не попадался. Украденное роздал, как он говорит, маленьким детям на улице. Потом, уже ближе к вечеру, обчистил киоск на одной из оживленных улиц. Никто ничего не заметил. Мы б и не узнали, если б он сам не рассказал. Это вчера было. Потом, если верить его словам, он разбил стекла в одной квартире, но говорить, где именно, не хочет, а жалоб не поступало. Во всяком случае, пока. В киоске он взял немного денег. И напился. А потом уселся на ступеньках у входа в магазин своего отчима и заснул, пока наш наряд его не разбудил.

— Но все это звучит как полнейший бред! Он в своем уме?

— Не знаю. Вроде не похоже, но установить это сможет только психиатр.

— Что он сказал, когда его задержали?

— Немного. «Наконец-то!» — сказал он. Только и всего.

— В любом случае благодарю вас за информацию. Где он сейчас?

— Пока под стражей. Возможно, его потом и отпустят. Он сознался в целой куче преступлений, даже в тех, которые были совершены им в неподсудном возрасте. Собственно, особых причин для задержания у нас нет. Но представьте себе: он не хочет уходить! Следователю он сказал: «Оставьте меня лучше тут!» И еще спросил: «А книжки читать в камере разрешают?» Странный парень. Ну так всего наилучшего, господин Катц!

Господин Шаумель освободил шкафчик Йогена и тщательно составил перечень предметов, которые надо было переслать родителям. Потом велел одному из подростков поменять белье на кровати Йогена и пошел к себе в кабинет.

«Я это с первого дня знал, — думал он. — Как только увидел его. Этот Йегер из тех, от кого неприятностей не оберешься. Когда столько лет на такой работе, людей насквозь видишь».

И еще он подумал: интересно, что за новенький придет на его место?