"Герберт Уэллс. Мистер Блетсуорси на острове Рэмполь" - читать интересную книгу автора

великолепно знал их. Что меня больше всего удивляло - так это ураган
похоти, животной похоти, смешанной с гневом и прикрытой чувством
самооправдания, которая с презрением отшвыривала прочь все эти мерила и
всякую сдержанность! Кто такой был этот гневный и похотливый эгоист,
который хотел взять верх надо мной и которого преследовал образ Оливии -
обнаженной, испуганной и податливой? Это был не я. Конечно, не я! В старое
время его называли сатаной или дьяволом. Неужели дело меняется оттого, что
в наше время этого непрошеного гостя называют "подсознательным я". Но я-то
кто? Арнольд Блетсуорси или этот другой? Сквозь яростный вихрь страсти,
грозивший лишить меня свободы воли, начинал звучать другой голос,
надменный и презрительный; казалось, говорил какой-то циничный
наблюдатель, подававший мне дурные советы. "Дурак ты был, - доказывал он,
- и дураком остался. Дурак и мозгляк. К чему все эти негодующие позы? Если
ты желаешь эту девушку - возьми ее, и если ты ее ненавидишь - разделайся с
нею. Но устройся с нею так, чтобы не попасть в беду. Ты можешь сделать
так, чтобы инициатива исходила от нее, а не от тебя. Ты увидел по ее
глазам, какую власть имеешь над нею! Погуби ее - и уйди! Не давай ей
поработить тебя, увлечь в бездну позора. Стоило тебе поглядеть на ее
теплое и гибкое тело, как ты скис, мой мальчик! Ничего себе,
соблазнительная девчонка! Но что тут удивительного? И неужели других нет
на свете? Я спрашиваю тебя - разве нет на свете других?"
В этот вечер я проносился не по проселкам, а сквозь сумятицу своих
побуждений. Вспоминаю, между прочим, что мной вдруг овладело сильнейшее
желание войти в сношение с "духом" моего дяди. Если бы я только мог
вспомнить как следует его образ и голос, эти злые силы сразу отступились
бы от меня. Кто знает, может быть частица его души еще реет над холмами
Уилтшира. Но когда я посмотрел на запад, заходящее солнце вонзило мне в
глаза свои пламенеющие копья, и я отпрянул назад.
Вы спросите, молился ли я? Обрел ли я хоть какое-нибудь облегчение в
религии моих предков? Ни на минуту! Яснее чем когда-либо я понимал, что
верил-то я в своего дядю, а вовсе не в милосердного бога, образ которого
лучи дядюшкиной доброты отбрасывали на это равнодушное небо. Во всех моих
злоключениях я ни разу не воззвал к богу. Это было для меня все равно что
молить о помощи, скажем, Сириус.
Стемнело, но я не зажег фонаря. Обогнув угол, я увидел на расстоянии
какого-нибудь ярда заднюю стенку фургона, тускло маячившую в сумерках. Я
думал, что фургон движется, и хотел обогнать его, но вдруг задняя стенка
фургона сузилась с какой-то волшебной быстротой, и я понял, что он
поворачивает, - но понял слишком поздно, чтобы избегнуть столкновения. Как
сейчас вижу: мой велосипед быстро несется навстречу огромным деревянным
колесам; помню, как я порывался свернуть в сторону и как потерял
равновесие.
До этого мига я все помню ясно и отчетливо, но затем я словно куда-то
провалился. Вероятно, я ударился головой о фургон. Об этом история
умалчивает. Должно быть, я был оглушен. Но странно, что я не помню, как
произошло столкновение. Свет, так сказать, погас в тот момент, как я
ударился колесами в стенку фургона.