ЧУЖОЙ ДВОР

Ну, Генка! Ну, тихоня! Поболтался двадцать минут на веревке и так осмелел, что «Союз Четырех» выдал… Едва я очутился в постели, как задумался — бить его завтра за эту смелость или не бить? Но думал недолго — у меня сразу отнялись руки и ноги, потом живот перестал урчать от выпитого молока, а потом я не помню, что еще отнималось. А утром сообразил, что бить нельзя. Ведь и мы выдали совершенно секретную операцию. И чья выдача страшней — вопрос. Не поголовный же мордобой устраивать!.. Странно, что общие дела нам удаются на пять с плюсом, а чуть свои — провал с треском!.. Вон мы как лестницу отремонтировали — даже какие-то женщины похвалили, как говорила мама. А взять, наоборот, ту камеру, например, — сколько страхов с ней было!.. Или вот двор — мы его прямо вылизали! Сутулый Лазорский как увидел, аж распрямился!.. А что вчера? Ужас! Спасибо еще дяде Феде, а то вообще было бы!.. Правда, пришлось все рассказать ему о наших союзах и делах. А меня вдруг дернуло, и я объявил, что мы боремся за освобождение двора. Славка с Борькой глаза выпучили, а дядя Федя спросил: «То есть долой огороды?» И я ответил: «Да!» Это ему понравилось, и он сказал, что мы можем без борьбы хоть сейчас взять его огород. Но пять метров — это мало, надо метров двадцать, огорода четыре, чтоб играть и не оглядываться. А кто даст? Скорей умрут! Но я повторил, что мы будем бороться!

Надо было добавить: по-всякому!

Даже концертом!

Это я вчера вывел из Нинкиной подсказки. Я пришел к ней помогать с пьесой. Она провела меня в спальню, заявила: «Сказка должна быть вот такой!» и кивнула в угол за кровать. Я знал, что Нинка любит куклы, играет в них, но я чихал на эти куклы. А тут я присел. В углу, за кроватью, было кукольное королевство! Ни пучеглазых пупсов, ни уродин с закрывающимися глазами — ничего большого, все маленькое, всего много, как по правде, и все красиво!.. А потом мы сели за пьесу и часа через полтора закончили. Провожая меня, Нинка заметила, что раз я сочиняю стихи, то мне незачем ходить вверх ногами — проще написать частушки и пропеть. Я сказал, что вверх ногами все-таки ходить проще, чем писать стихи, но обещал подумать. А чуть позже вдруг понял, что в частушках-то и будет соль концерта — борьба!

И, позавтракав, я засел.

Но сперва пришлось бороться с самими частушками. Я измаялся и до обеда сочинил только три куплета. Зато один — хоть сейчас в книгу:

И после обеда, перед репетицией, я побежал к Борьке, без критики которого не мог теперь обойтись. Он сидел за кухонным столом и рисовал стоявшую перед ним старую, в отколах, глиняную собаку-копилку. Из ее заушной прорези торчали беличий хвост и гусиное перо, и собака походила на сподвижника Робина Гуда.

— Похоже? — спросил Борька.

— Очень… Без линейки?

— Без.

— Хм. У тебя даже живей.

— То-то… А помнишь, на свой портрет говорил — непохоже.

— И сейчас скажу.

— Да?.. Минутку. — Борька принес большую черную папку и, порывшись в ней, показал мне журнальную вырезку, закрыв пальцем надпись. — Что это, по-твоему?.. Спорим, что не угадаешь?

На картинке были разноцветные полосы, пятна, кляксы, искры какие-то. Все это пересекалось, разрывалось и наплывало друг на друга.

— Мазня, — сказал я.

— Читай.

— «Любовь с первого взгляда», — прочитал я надпись чернилами под нерусским названием.

— Похоже? — спросил Борька.

— Ой, Боб, не знаю. Может быть, с первого взгляда это любовь, но со второго — мазня!

Борька расплылся в улыбке и, пряча вырезку, заметил:

— Вот так, комиссар! Похоже или непохоже — это не все!

— Ага. Значит, тогда ты меня еще пожалел? Мог бы из моей физиономии какой-нибудь самовар сделать?

— Нет, Гусь, я этот… реалист! — подчеркнул Борька.

— Молодец! А теперь слушай, какой реалист я!

Я прочитал все куплеты. Борька одобрил, но заметил, что мало злости. Я сказал, что злости добавлю, и мы, довольные собой, отправились на репетицию.

У Куликовых уже было шумно. Миркины братцы, визжа, возились на полу с Королем Моргом, которого Генка привел для разнообразия. Щенок не столько подрос, сколько окреп. Дверь в спальню Нинка закрыла, чтобы малышня не разворошила ее королевский угол. Народ спорил, чем и как оформить сцену, чтобы она от действия к действию менялась бы почти без перестановок.

Не было лишь Томки.

— Кто знает, придет вообще эта фифа или нет? — спросила Нинка. — Вовка, не знаешь?

— А я-то при чем?

— Ты сосед.

— И Славка сосед!

— Ну, господи, никому ничего не скажи!.. Ждем пять минут. Вот ваши роли. — Нинка раздала исписанные листки и последним, Томкиным, нервно замахала. — Ведь и правда — сорвет!

Мирка наклонилась ко мне и шепнула:

— Вовк, а ты на Томкино место пригласи ту девчонку.

— Какую?

— С собакой-то.

— Марийку? Ты что?

— А что?.. Да если бы меня какой мальчишка из чужого двора позвал, я бы с радостью убежала от ваших постылых рож! — со злым азартом выпалила Мирка.

— Ха, сказанула! Как будто это просто! — бурчал я, а соблазнительная мысль уже завязла в мозгу и — тук-тук: почему бы нет, почему бы нет?

Нинка сказала, что все репетиции пойдут в частичном гриме, чтобы нас не смутил потом полный грим и костюм. Девчонкам она дала губную помаду и велела намалевать себе щеки, а нас подвела к печке. Мне и Генке она сажей нарисовала усы, Славке-медведю — круги вокруг глаз, а Борьке-Кощею — две полосы на лбу и одну на носу. Мы глянули друг на друга и попадали со смеху на пол. Нинка сама закатилась.

— Вот так и на премьере будет, не приучи вас к гриму, — успокаиваясь, сказала она. — А завтра уже не засмеетесь… Ну, ладно, начнем, а к Томке-выдре я потом сбегаю.

Мы репетировали до тех пор, пока не заголосили — спасибо им! — Миркины братцы, иначе бы режиссерша замучила нас. А у меня в голове только и было: почему бы нет, почему бы нет? И когда мы высыпали наружу, я утянул пацанов за угол и отдал приказ по «Союзу Четырех»: немедленно сделать визит-вылазку в соседний двор! Я их огорошил.

Борька дернул губами и, вспомнив, видно, Марийкины угрозы, спросил:

— А нам шеи не намылят?

— Какие разговоры? Это приказ! — бухнул Генка.

— Ты молчи. Когда дело касается шеи, можно и поговорить.

— Не бойся, Боб, мы помирились с той девчонкой, — сказал я. — Ее звать Марийка.

— Да я не боюсь, просто…

— Забыл, что мы умеем защищаться? — напомнил Славка.

— Вот именно, — обрадовался я. — Неужели после мымр нам что-нибудь грозит?.. Зато, может, в волейбол поиграем, через сетку! Кто играл через сетку?.. Ну вот!.. И по буму походим! В общем, приказ: вперед!

И мы медленно тронулись.

Генка с Королем Моргом на тонком поводке первым пересек улицу и очутился у ворот. Собственно, ворот не было, был пропил в высоком заборе и затем узкий темный проход между старыми деревянными домами, и лишь дальше, у новых кирпичных зданий, светлело вольное пространство, куда, наверно, имелся и другой вход, посолиднее этого.

Король Морг бешено обнюхивал заборные доски, а у меня сердце колотилось во все тело, как будто их было с десяток, сердец. Ведь чужой двор — это новая земля, таинственный остров! Кто нас там встретит: зверь, дикарь или свой брат?.. Набрав воздуха, как перед нырянием, я шагнул в пропил! Друзья — за мной, и, цепочкой миновав тень, вышли во двор.

На волейбольной площадке вертелось несколько человек, двое, один на плечах другого, закрепляли сетку, и целая орава сбилась у столба, наблюдая, как накачивают машинным насосом мяч. Я сразу же увидел шахматный сарафан и обрадованно шепнул:

— Айда!

И тотчас возглас:

— Женька! Кто к нам идет! — и шахматный сарафан кинулся навстречу, а из кучи вывернулся мальчишка в очках и тоже направился к нам. Остальные только повернулись.

Марийка подбежала.

— Здравствуйте, — сказал я. — Вот собаку привели!

— Ну, и молодцы! — и вдруг, Марийка, подпрыгнув, расхохоталась. — Вы что, пугать нас пришли? Женька, ты посмотри на них!

Женька тоже загыгыкал. Только тут мы сообразили, что забыли стереть этот дурацкий грим, и, смущенные, давай елозить по лицам рукавами.

— Не трите, пойдемте к крану, — сказала Марийка, схватила меня за руку и потянула в другой конец двора, как я тянул ее в огород. — Вот тебе вода, мойся.

— Мы с репетиции, — сказал я, — поэтому разрисованные, а не чтобы пугать вас.

— С какой репетиции?

— Пьесу готовим, и Нинка намазала нас.

— А зачем готовите?

— Для концерта. Чисто?

— Еще вот этот ус.

— Мы во дворе концерт ставим, вот и готовимся. А ты думала, сдуру намазались?.. Нет. Я, например, Ивана-царевича играю. Это я сейчас лохматый, а потом я постригусь. Славка, вон тот, мордастый, — медведя, а Борька, с полосами на лбу, — Кощея Бессмертного. И еще у нас полно артистов!

— Ой, как интересно!.. А можно посмотреть?

— А хочешь сама играть? Роль есть!.. Одна там отказалась, ненормальная, а играть надо… А девчонок больше нет. Будешь?

— Буду! — сияюще глядя на меня, ответила Марийка.

— Ура! — крикнул я и опять давай мыться.

— Да все уже, царевич, нет усов! — смеясь, Марийка завернула кран и, оттопырив сарафан, сказала: — Вытирайся!

— Да ну, — смутился я.

— Вытирайся, говорю. Он чистый.

Я быстро промокнул лицо подолом, выпрямился и, отряхивая руки, сказал:

— На твоем сарафане можно в шахматы играть.

— А ты умеешь?

— Умею.

— Хорошо?

— Хорошо.

— Тогда ты пропал! — серьезно сказала она.

— Почему?

— Потому.

— Хм… А помнишь, ты говорила, что отвалтузите нас, если мы появимся в вашем дворе?

— А думаешь, не отвалтузим? — прищурив глаза, со странной решимостью проговорила Марийка, но тут же улыбнулась и спросила: — А хочешь, я тебя буду Вовкой звать?

— Меня и так Вовкой зовут.

— Мало ли что! Я могу просто тыкать: ты, ты, ты, без Вовки. Я почти всем мальчишкам тычу.

— А-а, тогда зови.

— Ишь, обрадовался! Я еще посмотрю!.. Да, слушай, Вовк, а когда репетиция? — вдруг озабоченно спросила она.

Я ответил, что завтра в три, что у нас каждый день в три часа что-нибудь да бывает. Марийка поморщилась. Оказалось, что завтра воскресенье, а в воскресенье в час они двором договорились идти на речку, а разве к трем вернешься? Миг подумав, я сказал, что и мы двором пойдем на речку в час. Перенесем репетицию и пойдем, потому что в это лето мы всего раз купались.

И мы припустили к ребятам.

Они, как лепестки еще не распустившегося цветка, сбились полусогнуто тесным кружком вокруг площадочного столба. Мы протиснулись. Там перед Королем Моргом сидел на корточках Генка. Король Морг пытался впритык обнюхать машинный насос, но от того, видно, издали шибало смазкой, щенку это не нравилось, он скреб землю, чихал, но к насосу тянулся.

— Еще, еще, для Марийки! — крикнул кто-то.

— А что тут? — спросила Марийка.

— Сейчас увидишь. Ну, Генк! — уже по-свойски подхлестнули баяниста.

— Для Марийки ладно, но в последний раз, а то мы устали, — сказал Генка и засвистел «Песенку Герцога».

Король Морг сразу — плюх! — сел и давай подвывать, видно, сидя подвывать было удобнее. Кружок со смехом рассыпался. Но Марийка не рассмеялась, а наклонилась и погладила певца, приговаривая: «Ох, они замучили маленького!» Потом живо распрямилась и сказала брату, протиравшему запотевшие очки:

— Жень, а Вовка здорово в шахматы играет!

— Да? — спросил Женька, быстро надевая очки.

Я молча разглядывал за стеклами его какие-то аквариумные глаза.

— Тогда Е2 — Е4, — сказал он.

— Е7 — Е5, — ответил я:

— Ф2 — Ф5.

— Королевский гамбит? — спросил я. — Д2 — Д5.

— Контргамбит? — удивился Женька, привыкший, наверно, к тому, что пешку на Ф5 всегда цапали. — Тогда стоп! Сейчас я доску принесу, — и он побежал к кирпичному дому.

Марийка воскликнула:

— Говорила — ты пропал!

— Еще поборемся!

Я подозвал своих и объявил им о завтрашнем походе на реку. Славка, из-за плохо стертых кругов у глаз походивший на филина, сказал:

— Тогда надо камеру качать.

— Какую?

— Которая в подполе.

Мы так и ахнули. Вот она когда, наконец, пригодится нам! А Славка сказал это так спокойно, точно каждый день плавал на ней. Что за человек — сроду в нем ничего не прорвется вулканом! Вообще-то и не надо, а то он в это время бьет головой.

Вернулся Женька. Все стали играть в волейбол, а мы сели неподалеку за одноногий столик со вкопанными лавками и расставили фигуры. Женька повернул ко мне белые — как гостю — и сказал:

— Ну!

Я помедлил, не зная, что выбрать: строгое начало или ловушку. Ловушка — это палка о двух концах: или по противнику, или по тебе. Я рискнул. Женька не клюнул, и через несколько ходов я оказался в тяжелом положении. Я видел с его стороны мощный ход слоном. Сделай он его — и я теряю ладью, правда, не сразу. И чем дольше Женька думал, тем страшнее мне становилось. Кто-то подбегал, хлопал меня по плечам, спрашивал, как дела, а я что-то мычал, зажав в кулаках раскаленные уши, и прожигал взглядом клетку вдалеке от рокового слона. Ну, ходи, ну же!.. Женька поднял руку и неопределенно задержал ее. Гнусная привычка у людей — думать сто лет, а потом повесить над фигурами руку и еще думать. Так, конечно, можно додуматься, особенно в таких очках!.. Неожиданно он сходил пешкой. Я вздохнул — опасность миновала. Сперва я защитился, потом сделал маневр и с шахом взял чистого коня. Женька простонал, стукнул себя по лбу и протянул мне руку.

— Один — ноль, — сказал он. — Все, завожу таблицу Не против?

— Давай! — согласился я радостно.

Тут на волейбольной площадке засвистели, закричали — к нам катился мяч. Женька вскочил, поднял его и так пнул, что он чуть не вышел на орбиту спутника.