"На Двине-Даугаве" - читать интересную книгу автора (Кононов Александр Терентьевич)38Первое, что бросилось Грише в глаза, когда он в первый раз попал на каток, — это большая ель, вся засыпанная снегом, блистающая под электрическим солнцем, алебастровая! Стояла она как раз напротив голубой раковины, из которой разом победно грянули медные трубы: это вернулись к своему делу отогревшиеся где-то усачи-музыканты. А вокруг всего катка густо стояли на высокой снеговой стене мелкие елочки, как темные зубцы на белой ограде. Скользили под звуки вальса пары; возили в большом кресле-санках красивую брюнетку два офицера-артиллериста; посреди катка кружился веретеном на одной ноге великовозрастный гимназист, побежденный в борьбе на приз небезызвестным Брониславом Грабчинским; бегали без затей — на скорость — стайки мальчишек… Все, казалось, вращалось перед Гришей каруселью, ярко освещенной праздничными огнями. Он бы растерялся, если б рядом с ним не было Коли Никаноркина. Коля скороговоркой сообщал ему фамилии офицеров — Гриша тут же забывал их, — восхищался великовозрастным гимназистом, оказывается уже прославившимся на весь город своим искусством, кричал кому-то «Эй, корова на льду!», — словом, чувствовал себя как дома. Быстро оглядевшись, он схватил Гришу за руку, и они побежали, как и другие мальчишки их возраста, без претензий, лишь бы порезвей вышло… Бегали они ничуть не хуже иных — не зная устали, до тех пор пока Гриша не споткнулся. Споткнулся он, увидав Нину Таланову: она каталась под руку — с кем? С Петром Дерябиным! Они скользили по льду плавно, лицо у Петра было напряженно-чванливое, у Нины — ее обычное, необыкновенное. Свет померк вокруг, музыка смолкла! Оказалось: половину лампочек выключили на время — в знак того, что учащимся, по установленным правилам, пора идти по домам. А музыканты отложили свои трубы — передохнуть. Гриша сразу же заспешил к первой попавшейся скамейке — снимать коньки. Никаноркин последовал за ним безропотно. Но в то время как Гриша молчал, пряча от друга сумрачное лицо, Коля сердито бормотал без остановки: — Видал Петьку? Вот петух! Как же: кадет будущий! Кадет, на палочку надет! Из бормотания Никаноркина Гриша наконец догадался, что тот чувствует примерно то же, что и он сам, только досаду свою выражает иначе. От этой мысли Грише стало немножко легче. …На следующий день Петр Дерябин после долгого и многозначительного молчания сказал Грише: — Я видал тебя вчера. На катке. — И я тебя видал. Дерябин вынул из кармана зеркальце и глядясь в него, осторожно потрогал свой пробор. Пробор был смех один: вокруг него торчали веером рыжеватые жесткие волосы, никак их не пригладишь! Но Дерябина такая прическа в какой-то степени устраивала, иначе он не вытаскивал бы так часто зеркальце из кармана. — Ну, как она тебе понравилась? — спросил Петр снисходительно. — Кто? — Та, с которой я катался. Ее фамилия Таланова. Знаешь, мне даже ее фамилия нравится. — А твоя ей? — Что ж. Дерябин — фамилия известная. Гриша насмешливо хмыкнул и промолчал. Петр, поглядывая на него искоса, все порывался сказать что-то. Наконец не вытерпел: — Она про тебя спрашивала. — Что ж она спрашивала? Но в это время — после звонка, который собеседники пропустили мимо ушей — на пороге показался историк, еще мало знакомый им молодой учитель, недавно приехавший из Петербурга. У него было надменное горбоносое лицо и щегольские черные баки, похожие на ленточки, приклеенные к щекам. Ученики еще не пригляделись как следует к Ургапову — так звали молодого учителя — и пока что не делали ему никаких неприятностей, терпеливо сносили его преувеличенную строгость на уроках; пока неизвестно было, что это за человек, — может, и хороший. — Что ж она спрашивала про меня? — шепнул Гриша, когда все сели после прихода учителя. — Шумов Григорий, встаньте! — сказал в нос Ургапов, у которого был острый слух и отличная память на имена и фамилии. Шумов встал, возмущенный. За что? Класс молча выжидал, как будет вести себя учитель дальше. Должен был, значит, выждать и Гриша. И он стал как полагается — ровно, руки по швам. Но лицо у него было оскорбленное. Ургапов посмотрел на это оскорбленное лицо долгим взглядом и велел: — Сядьте! Класс еле слышно зашелестел: все разом вздохнули. Что ж, зла от нового учителя пока что не видно. Встать столбом на две секунды за болтовню на уроке — это наказание подходящее. Настораживало первоклассников только чрезмерно вежливое обращение Ургапова с ними: что за этим кроется? Насмешка? До сих пор полагалось говорить ученикам «вы» не раньше четвертого класса. Первоклассники не подозревали, что с такой же настороженностью ждал и от них чего-то сам Ургапов, вчерашний студент, сегодняшний педагог. Как бы не уронить в глазах учащихся свой авторитет — вот о чем напряженно думал молодой историк на каждом уроке. Это по-своему отразилось потом в его жизни, а в Гришиной жизни послужило причиной того, что он так и не узнал, о чем спрашивала Нина Таланова. После урока Дерябин говорить об этом уже не захотел. Сказал только: — Ты хмыкал и молчал. Теперь я буду хмыкать и молчать. — Хмыкай, если охота! — рассердился Гриша. Однако пошел за Петром в гимнастический зал и глядел там, как тот с нарочитым усердием скакал через «кобылу». Когда Дерябин выбился из сил и остановился передохнуть, Гриша спросил: — Ну? — Баранку гну! — Как ты с ней познакомился? — Спросил: «Девочка, ты тутошняя?» Она говорит: «Тутошняя». — «Я тоже тутошний, давай вместе кататься». Вот и все. Ну разве Гриша мог бы заговорить на катке, среди многолюдья, с такой находчивостью и развязной смелостью? Да никогда! Это было так ясно, что он больше в тот день не расспрашивал Дерябина ни о чем. |
||||
|