"На Двине-Даугаве" - читать интересную книгу автора (Кононов Александр Терентьевич)32Это чувство доверия к людям, по которому Гриша, сам не зная о том, тосковал в квартире Белковой, не покинуло его, а даже сильней стало, когда однажды вечером у Оттомара Редаля собрались его друзья, восемь человек. Среди них были и русские — двое, остальные латыши. А говорили всё больше по-русски. Только один — его звали Петерсон, — еще не сняв пальто, затянул вполголоса латышскую песню: Проснитесь, люди труда… Но Редаль ударил его по плечу: — Побереги голос, товарищ! Петерсон поднял брови: — Соседи? — Нет, соседи надежные. А голос все-таки побереги. Русень, ты принес свой инструмент? Чернявый латыш, уже немолодой, вынул из-под полы пальто гитару: — Вот! — Ну, раздевайтесь. Сейчас создадим обстановку. И Оттомар Редаль вынул из некрашеного шкафчика несколько бутылок пива и тарелку с очищенной селедкой. — Мальчики, — обратился дядя От к Грише с Яном, — вы пойдите погулять… Только недалеко от ворот. Понял, Янис? — Понял. Гриша посмотрел на пиво с укором: пьянствовать будут. Потому и отсылают их с Яном. Дядя От, видно, разгадал Гришин взгляд по-своему и сказал в раздумье: — Или так сделаем: ты один пойди, Янис. Не страшно тебе будет одному? А Грегор пусть посидит с нами. Не бойся, Грегор, пивом я тебя поить не буду. — Я не боюсь. — Ну вот, лаби! Оставайся с нами, если ты такой смелый. — А как насчет языка у мальчишки? — спросив хрипловатым басом один из гостей, лысый усатый человек. — Ничего, Никонов, не сомневайся. Гриша смотрел то на Никонова, то на Редаля — не мог понять, о чем это они. Но гости, не притрагиваясь к пиву, уже говорили о чем-то совершенно непонятном. Упоминали про Бебеля, про неизвестных Грише меков и боков… К этому времени Гриша додумался: «Никонов-то не верит ему, потому и спросил: «А как насчет языка у мальчишки?» А еще русский: своему же брату, Шумову, не верит. Латыш Редаль верит, а этот нет! Гриша, рассердившись, поднялся с табуретки: — Я пойду к Яну. Оттомару Редалю было уже не до него. Он отмахнулся: — Хорошо. Иди, иди! Гриша нашел Яна на улице. Тот стоял у забора, недалеко от ворот, и вглядывался в сумрак, который был еле пронизан тусклым светом керосинового фонаря. — Ты что тут делаешь? — спросил Гриша. — Не видишь разве? — Вижу, что ничего не делаешь. — Я караулю. — Караулишь?! — Тише! Мимо них прошли двое — мужчина с женщиной. Потом через некоторое время проплелся старичок, спотыкаясь и бормоча что-то себе под нос, должно быть подвыпивший. — Зачем это — тише? Ян помолчал и, не сдержав досады, сказал вполголоса: — Ну, какой ты!.. Все спрашиваешь, спрашиваешь без конца. И говоришь много. Когда нельзя говорить, все равно всегда что-нибудь скажешь. — Здрасте! — вскричал, обидевшись, Гриша. — Да тише ты!.. Гриша умолк. Засунул руки в карманы, пошел вдоль улицы. Но Ян позвал его: — Поди сюда. — Здрасте, пожалуйста! Если тебе надо чего, ты и шагай ко мне. — Поди сюда! — Или ноги бережешь? — Иди сюда! — велел Ян таким тоном, что Гриша удивился и подошел — просто так, из любопытства: что это попритчилось с парнем? — Ну? — Не ходи перед воротами взад-вперед без толку. — Да ты что… повздорить со мной вздумал? — Нет, не вздумал. А все-таки не ходи. — Хочу и буду ходить. И Гриша уже шагнул было в сторону ворот, но Ян опять окликнул его: — Беды хочешь дяде Оту и его товарищам? — Ты мне загадки не загадывай! — окончательно рассердился Гриша. — О чем ты бормочешь? Не пойму. — Не поймешь… а я думал, ты давно понял. А еще листовки носил из лесу! Да подойди ты поближе, я кричать на всю улицу не стану! Гриша против воли подошел поближе, и Ян зашептал ему торопливо: — Дядя От оставил тебя в комнате, значит верит тебе. Я тоже верю. — Спасибо! — Гриша опять начал сердиться. — Погоди немножко… я объясню тебе. Он тебя оставил в комнате, чтоб ты не обиделся. А меня услал. — Ну да! Тебя услал! — Меня услал — караулить, не идет ли сюда кто, без кого лучше бы обойтись… ну, городовой или хоть и в вольной одежде кто-нибудь ненадежный с виду. Я скажу так: вдвоем лучше караулить. Если увидим, что надо бежать к дяде Оту, один останется на месте, а другой сбегает. Понял? Дядя От, наверное, и хотел, чтоб так было, а потом увидел: ты обиделся. Значит, караулить пошел один я. — Понял, — подавленно ответил Гриша. Выходило, что Яну доверили большее, чем ему. Яну велели караулить от полиции собравшихся, а Грише всего-навсего позволили остаться в комнате: все равно, мол, не поймет ничего. Да еще Никонов: «А как насчет языка у мальчишки?» Если надо, этот мальчишка будет молчать, как… как скала! Ему вспомнился Лехович, увлекающийся всем — и выдуманным своим дворянством и Оводом — человеком с несгибаемой волей… Славный Сергей, он-то уж верил Грише во всем без оглядки. — Обиделся? — спросил Ян. — Еще чего! Была нужда… — Тогда пойди вокруг дома. Только не шагай взад-вперед, а то сразу видно, что ты высматриваешь, кто идет. — А по тебе не видно? — Нет. Я вышел из дому — просто так, постоять. — Ну и стой, — сказал Гриша, еще не остывший от обиды. — Куда мне идти-то? — Ну, хоть направо. Не спеша. Если заметишь что, свистни. А потом вернись ко мне. «Командир какой!» — подумал Гриша, но все-таки пошел, куда велел Ян. Легко командовать, когда знаешь, что к чему. Сказали бы Грише сразу обо всем, он бы тоже знал, как действовать в такую темную ночь, когда опасности, вполне возможное дело, ждут тебя из-за любого угла. Вот и за этим деревом, может, уже стоит городовой с наганом наготове. Гриша обошел кругом толстый ствол вяза; городового там не было. Гриша прошел вокруг дома, постоял. Нет, не придется свистать, извещая об опасности! Он вернулся к воротам… — А знаешь ты, кто такой Бебель? — придирчиво спросил он Яна. — Нет, не знаю. Вот то-то и оно… А посмотреть на паренька — подумаешь, все знает. — А ты знаешь? — спросил Ян. — Слыхал… — уклончиво ответил Гриша и опять зашагал вокруг дома, теперь уж по вольной своей охоте: раз надо, так надо. Так прошло некоторое время. Вдруг из окна Редалевой комнаты раздались звонкие переборы гитары, и несколько голосов не очень дружно затянули песенку на бойкий, плясовой лад. Стены дома были легкие, шитые сосновым тесом — хорошо было слышно. Потом стало еще слышней; кто-то открыл в комнате форточку. И сразу же к Грише подошел Ян: — Ну, теперь пойдем домой. Теперь можно. — Погоди, послушаем, — сказал Гриша, становясь поближе к форточке. — Да, тебе-то хорошо — ты все время ходил, а я стоял на месте. Мне холодно. — Ну, коли так, пойдем. Когда они вернулись в комнату, гости уже одевались. На столе желтели бутылки с пивом. — Расходитесь по одному, по двое, — негромко проговорил Редаль. — От Петра Васильевича весточки не было? — спросил Никонов, наливая себе пива. — Если б что было, я сказал бы. — Да, это верно, конечно. Первыми ушли Петерсон с Русенем. Потом, переждав, стал прощаться и Никонов. Он подал всем руку. И Грише тоже. Но все равно, Гриша был на него сердит. Никонов сказал ему: — Будь здоров, орел! — совершенно с таким же выражением, с каким сам Гриша говорил эти слова маленькому Ефимке. Ну, погодите. Дайте время. Григорий Шумов еще покажет, чего он стоит. Когда все разошлись, дядя От аккуратно поставил бутылки в шкафчик, закрыл форточку и сказал: — Ну, теперь можно и спать. Потом подумал, поглядел на Гришу, подошел к нему близко: — Ну, приятель, значит, так: была у нас… как это… вечорка… вечеринка. Как лучше сказать по-русски? Ну, когда люди собираются отдохнуть, спеть песню, выпить… — В деревне бывают посиделки… — Э, нет! — Дядя От хитро прищурился: — Посиделки — это когда с девушками. А тут мужская компания… Вот, нашел слово: пирушка. Если тебя кто-нибудь спросит, скажешь: у Оттомара Редаля была пирушка. Пьянствовали, орали песни под гитару. И других никаких слов не говори. Понял ты меня? — Понял. — Скоро ты все поймешь. А пока что, без обиды, верь мне. И своему сердцу. |
||||||
|