"Дениел Уоллес. Крупная рыба" - читать интересную книгу автора

быть в чем-то уверенным? Доказательств никаких. Поэтому сегодня я думаю так,
завтра иначе. А еще когда - ни так, ни эдак. Есть ли Бог? Иногда я
действительно верю, что он есть, иногда - уже не очень уверен. В моем отнюдь
не идеальном состоянии хорошая шутка кажется более подходящей. По крайней
мере можно посмеяться.
- Что такое шутка? - возражаю я. - Минуту-другую смешно, и все. Потом
остаешься ни с чем. Даже если ты каждый день меняешь свое мнение, я бы
предпочел... мне бы хотелось, чтобы ты поделился со мной своими мыслями о
некоторых из этих вещей. Даже твои сомнения все же лучше, чем постоянные
шутки.
- Ты прав, - говорит он, тяжело откидываясь на подушки и глядя на
потолок, словно не может поверить, что я выбрал такой момент, чтобы
поставить ему подобную задачу. Это тяжкое бремя, и я вижу, как оно гнетет
его, буквально выдавливая из него жизнь, и сам потрясен, что я это сделал,
сказал такое.
- Все равно, - говорит он, - если я и поделился бы с тобой своими
сомнениями - относительно Бога, и жизни, и смерти, то ты бы с этим и
остался: с массой сомнений. А так, понимаешь, у тебя есть все эти прекрасные
шутки.
- Они вовсе не такие уж прекрасные, - говорю я.
Жужжит кондиционер, и шторы расходятся внизу у пола. Солнце пробивается
сквозь жалюзи, и в его лучах плавают пылинки. В комнате стоит легкий смрад,
к которому, мне казалось, я уже привык, но нет, не привык. Меня всегда
поташнивает от него, а теперь мне кажется, что запах становится сильней. Или
это и впрямь так, или виной тому неудача моей попытки за последние секунды
узнать о моем отце больше, чем смог узнать за всю предшествующую жизнь.
Его глаза закрыты, и я пугаюсь, сердце скачет у меня в груди, чувствую,
надо, наверно, позвать мать, но только я собрался сделать шаг к двери, как
он легко сжимает мою руку.
- Я был хорошим отцом, - говорит он.
Не столь уж неопровержимое утверждение повисает в воздухе, словно ждет,
чтобы я подтвердил его. Я смотрю на него, смотрю на отца.
- Ты и теперь хороший отец, - говорю я. Спасибо. - Его веки едва
заметно дрожат, будто он услышал то, что должен был услышать. А назначение
его последних слов вот каково: это ключ к жизни после смерти. Не последние
слова, а пароль, и как только они произнесены - врата отворяются пред тобой.
- И все-таки. Как насчет сегодня, папа?
- Что "насчет сегодня?" - полусонно спрашивает он.
- Бог, небо и прочее. Как думаешь: есть они или нет? Я понимаю, может
быть, завтра ты будешь думать иначе. Но сегодня, сейчас, что ты думаешь? Я
очень хочу знать, папа. Папа? - окликаю я его, потому что он как будто
уплывает от меня в самый глубокий из снов. - Папа?
И он открывает глаза, обращая на меня их бледную детскую синеву,
внезапно наливающуюся упорством, и говорит, говорит мне, его сыну, сидящему
у его смертного ложа и ожидающему его последнего вздоха, он говорит:
- Это ты, Пиноккио?


Его первая великая любовь