"Иван Александрович Вырыпаев. Сентенции Пантелея Карманова" - читать интересную книгу автора

Сектант. А вы попробуйте.
Инвалид. Я не хочу пить.

Потом из их разговора я узнал, что веру во чтобы-то ни было инвалид
потерял от сильного чувства любви к женщине. У него, оказывается, была жена,
которую он как-то совсем уж безумно любил, а она любила его обыкновенно.
Инвалид считал это равнодушием и бил посуду об стены в кухне, давал жене
пощечины, словом, делал все, чтобы заставить ее беситься так же как он. Но
она была спокойной и рассудительной женщиной, а еще, к сожалению,
удивительно прекрасной и его это тоже очень выводило из себя. И тогда
инвалид ( а в то время он еще не был инвалидом) взял штопор и выколол своей
любви глаз. Взял и выколол, чтобы взбесилась. Но она не взбесилась, а упала
в обморок, и потом ее увезли на скорой помощи. Впрочем, в суд она не подала,
но и жить таким мужем больше не стала. Тогда, страдая от горя и страха, он
взял и засунул ногу под трамвай, то есть стал инвалидом на всю жизнь. И
теперь уже ни в чем не был уверен.
А вот я еду в поезде на верхней полке, читаю Канта: "Пространство есть
необходимое априорное представление, лежащее в основе всех внешних,
наглядных представлений. Никоим образом нельзя себе представить, что
пространства нет, между тем как нетрудно представить себе, что в нем нет
никаких предметов". Я читаю Канта и думаю о своей жене. Неужели я тоже мог
бы схватить со стола штопор любви и сделать ее циклопом, неужели я тоже
способен любить? Закрывая книгу Канта, я говорю сам себе: "не уверен".

Сентенция 15.
Три дворника.

Три дворника, как "Три грации" явились ко мне с вопросом - кто из них
самый прекрасный? Причем, все они явились ко мне в разных ипостасях: первый
дворник возник у меня в воображении, второго я увидел на картине грузинского
художника Пиросмани, а третий подметал улицу под моим окном. Тот, что в
воображении, сразу стал меня умолять отдать ему предпочтение: "Я ведь хорош,
еб твою... я ведь нестандартный. У меня же, знаешь, какой взгляд?" - кричал
он. И я вдруг, действительно вспомнил, что когда мой дед умер, мы с мамой
пошли его навестить, а перед самым подъездом мне стало страшно увидеть
мертвеца, мертвецов я в детстве очень боялся и мама, пожалев меня, разрешила
не ходить. В тот же миг из подъезда вышел дворник с метлой, он почему то с
такой грустью посмотрел на меня, что я заплакал, мне деда стало жаль, что он
умер.
А детские слезы это ведь, фотографии, которые потом просматриваешь в
своем мозгу и над смешными плачешь, а над грустными смеешься. Если
вспоминаешь, как в детстве было хорошо, то сразу же становится плохо. А
дворника того, я запомнил на всю жизнь, он навсегда поселился в моем
воображении. Теперь вот, еще и требует назвать его самым прекрасным из всех
трех. Хотя если честно, то второй дворник мне больше по душе. Он смотрит на
меня с картины любимого художника, и я понимаю, что это я сам нарисовал и
"Дворника", и "Шарманщика", и " Старый фуникулер в Тифлисе". Пиросмани - это
я. Хотя какая разница, кто Пиросмани. Вон моя соседка, тоже была Пиросмани -
была, была, а потом свалилась с табуретки, отбила копчик и сплыла.
Пиросмани, Пикассо, Брейгелем может быть кто угодно, для этого вовсе не