"Вадим Вязьмин. Его дом и он сам (Сказка для взрослых) " - читать интересную книгу автора

затем - будущее, затем - еще дальше в прошлое.
Но вот беда: какой-то шутник взял большие ножницы и навырезал из нашей
спирали там и сям кусочков этак процентов восемьдесят пять с половиной. А
то, что осталось, перемешал в такую кучу, что уже непонятно, где прошлое,
где будущее. Автор снимает с себя всякую ответственность за то, что
получилось в результате, тем более что все станет ясным, когда читатель
прочтет роман до конца.
Хорошо, когда все ясно. Всю жизнь человек, если он, конечно, человек
"ищущий", "интеллигентный", утверждает, что стремится к постижению истины,
то есть стремится к ясности. Но вот ведь какая незадача: человеку, которому
все "ясно", хоть сейчас ложись и помирай. Некуда больше идти, некуда дальше
стремиться.
Правда, злые языки могут возразить, что все ясно может быть только
самоуверенному дураку. А у него проблем, мол, никаких нет.
Сразу видно, что злые языки лишь поверхностно знакомы с самоуверенным
дураком. Это существо глубоко несчастное, так как мало быть уверенным в
собственной правоте во всех вопросах, надо еще других в этом убедить, а не
получается. И от своего глубокого несчастья дурак становится агрессивным. Он
обвиняет весь мир во всех смертных грехах, становится "борцом за
справедливость"
- по отношению к самому себе, конечно. Когда справедливости добиться не
удается, дурак переключается на глобальные проблемы, например, на "летучие
тарелки" или экстрасенство какое-нибудь. Здесь он уже не просто дурак, а
борец за правое дело, чуть ли не мученик, с мазохистским удовольствием
несущий свой крест... Ей-богу, несчастное существо, но не жалко его. И черт
с ним, пусть его мается дурью. (Автор не высказывается вместе с тем
отрицательно о так называемых парафеноменах, кои служат проявлением
достижений человеческого духа на пути к совершенству. Но вместе с тем
духовная нищета глубоко противоположна всякому достижению. Известная
евангельская фраза в правильном переводе звучит: "Блаженны отказавшиеся от
материальных благ по велению своего духа". Существующий же перевод в
результате деградации языка сейчас понимается прямо противоположным своему
исконному значению образом.)
Об чем бишь мы? Вот автор вытаскивает наугад из кучи обрезков фрагмент.
Как читатель уже догадался, наше повествование связано в некоторой степени с
Иваном Петровичем Марининым. На этот раз фрагмент касается его детства,
точнее того, неустойчивого периода, когда ребенок уже не ребенок, но еще и
не взрослое, хотя вполне половозрелое существо. Короче говоря, ему было в
тот момент пятнадцать лет. Вот этот фрагмент.

Иван Петрович (Ваня) Маринин. 15 лет. 1955 год.

Как все дети моего поколения, самое раннее детство которых пришлось на
войну, я рос в основном на улице. Улица мне сильно нравится, так как дома
вечная теснота, а здесь просторно, кроме того, есть много интересных мест,
куда мы с друзьями любим лазить.
Самое интересное место - это, пожалуй, сгоревший театр. Построили его
как раз перед войной, говорят, там хотели сделать новое помещение то ли
цирка, то ли МХАТа.
В самом начале войны в театр попала зажигалка, и он почти весь выгорел