"Катерина Врублевская. Дело о рубинах царицы Савской (Аполлинария Авилова-4) " - читать интересную книгу автора

внимания, а помогала людям вылезать из трюма и устраиваться для дальнейшей
высадки на берег.
Канонерка появилась снова. Но не подходила, а кружила вдалеке, наблюдая
за высадкой.
Поселенцы, вылезая, жмурились от солнца, младенцы вопили, люди пытались
докричаться друг до друга, были даже стычки отчаянных голов. Их разнимали
матросы.
Плашкоут ходил туда-сюда, пока не забрал последний груз.
- Вот и настало время прощаться, - ко мне подошел Сергей Викторович. -
Вы несказанно скрасили наше путешествие, дорогая Аполлинария Лазаревна.
- Дайте, я вас обниму по-отечески, - сочным басом сказал капитан
Мадервакс. - А может, с нами, в обратный путь? Вы свое дело сделали, людей
помогли довезти, чего вам в этих краях искать?
- Не могу, Иван Александрович, я слово дала побывать в тех местах, где
мой муж, географ Авилов, странствовал.
- Ну, храни вас бог! - он перекрести меня, и поцеловал. - Ступайте. Уже
все на берегу. Последнюю шлюпку собираем.
Захватив саквояж, на дне которого покоился пергамент Фасиля Агонафера,
я спустилась в шлюпку и отправилась навстречу ждавшим меня приключениям.

* * *

Аршинов уже вовсю командовал на берегу: под его руководством натягивали
палатки, разбирали грузы. Неподалеку варили кашу в большом котле.
Ко мне подошел Нестеров и попросил помочь. После тяжелого перехода
многие маялись животами, сыпями и чесоткой, особенно дети. Их надо было
отпаивать козьим молоком, касторкой и мазать болтушкой на мелу и мяте, чтобы
немного приглушить чесотку.
Вокруг нашего лагеря стали появляться маленькие вертлявые эфиопские
дети. Сначала они глядели из-за ограды, потом осмелели и стали подходить
поближе. Поселенцы их привечали и дарили сухарь или горсть каши.
Вскоре от эфиопских детей вышла прямая польза. Они, как сухая губка,
впитывали русские слова и через неделю могли вести с нами простые беседы:
как тебя зовут, где ты живешь, а что это такое? Очень помогал Аршинов,
переводя в затруднительных случаях, но его часто было не дозваться.
Стали появляться взрослые. Высохшие старики в белых тюрбанах сидели на
окраине поселения и обмахивались кисточкой из конского волоса. Если бы не
эти движения, их можно было бы принять за статуи из эбенового дерева.
А потом появились женщины. Они принесли инджеру - ноздрястые горькие
лепешки, выпеченные не из муки, а из семян какого-то растения с названием
тэфф. К этому хлебу полагался ват - жгучий соус, от которого горело во рту.
Нестеров, попробовав хлеб, сказал, что семена, скорее, семейства резедовых.
Женщины тоже были одеты в белое с узорной каймой по подолу. Их движения,
плавные, как воды равнинной реки, завораживали молодых поселенцев. Они
предлагали эфиопкам орехи и пытались заигрывать. Те отворачивались.
Постепенно жизнь под ярким африканским солнцем входила в нормальное
русло. Заработала машина для лепки кирпичей, подростки пасли скот, женщины
готовили, мужчины распахивали пустоши и несли охрану. Умельцы-мастеровые
построили кузницу и оружейную мастерскую, крестьяне разбили огороды.
Конечно, картина не была идиллической - возникали ссоры и распри, но