Глава III ГИБРАЛТАР-ЛАС-ПАЛЬМАС

Одни!

Наконец-то одни!

Теперь мы покажем, на что мы способны.

До сих пор были суета и слова, слова, слова. И вот пришло время действовать. Я чувствую себя прекрасно — как спортсмен, хорошо подготовленный и уверенный в своем успехе.

Ничего, что мы впервые остаемся сегодня наедине с “Джу”. Ничего, что мы еще не испытали ее как следует — ведь никто из жертв кораблекрушений не испытывает спасательные лодки заранее.

Катер становится все меньше, и вот его уже едва можно различить на фоне берега. Вдруг появляются несколько акул. Жаль, что они немного опоздали, и София не увидит на своих экранах единоборства “Джу” с океанскими хищниками.

Ветер стихает. Я завел двигатель, и под его треск мы входим в Гибралтарский пролив. Расстелили на банке только что купленную карту и определяем маршрут: Гибралтар — Тарифа — Танжер — Эспартель. Сначала пойдем вдоль европейского берега до Тарифы, затем пересечем Пролив (так его называют англичане) напротив Танжера. Потом вдоль африканского берега до мыса Эспартель. Это конец Пролива, отсюда начинается Атлантический океан.

Но покамест мы все еще плывем по Средиземному морю. Оно неправдоподобно синее — как на плохих открытках. Вдали видна Африка. Я настроен романтически и нисколько не удивлюсь, если сейчас появится Карфагенская флотилия.

Точного плана действий у нас нет. Он будет определяться ветром и течением, которое каждые шесть часов меняет свое направление. Скорость, развиваемая нашим двигателем, меньше скорости течения. Когда начнется прилив (а вместе с ним и встречное течение), мы, по-видимому, бросим якорь и переждем шесть часов, пока не придет попутное течение. Будем идти только под парусом.

Спрашиваю себя: “Есть еще какие-нибудь заботы?” Ни единой! Меня ничто не волнует. Вероятно, я устал и перенервничал. Юлия молчит. О чем она думает? Может быть, она тоже чувствует себя опустошенной?

Слава богу, в Проливе не так уж много кораблей. По-моему, гораздо опаснее ехать на велосипеде по Софии, чем пересекать Пролив между Африкой и Европой.

Однако хватит предаваться размышлениям. За работу!

Пробуем огни на топе. Горят. Керосиновый фонарь? Тоже в порядке. Да и что с ним может случиться! Подготавливаем якорь и якорную цепь. Еще взгляд на карту. Убираю на место циркуль и линейку. Все!

Двигатель тарахтит. Голова начинает гудеть от него. Он работает уже полтора часа. Проверяю, не нагрелся ли. Ого! Стоп! Двигатель с воздушным охлаждением и б теплую погоду быстро нагревается. Он норвежского производства и явно рассчитан на Ледовитый океан. Конечно, он может проработать еще часок, но будет преступлением запороть его в самом начале.

Кроме того, мы ведь и не торопимся.

Уже!

Уже не торопимся!

Как хорошо это звучит!

Надо привыкнуть к этой мысли. Не куда-то не торопимся, а вообще не торопимся! Со мной это случается gt; только в море. В Софии крутишься как белка в колесе/ и постоянно находишь себе новые дела, а здесь ты ничего не решаешь — ты всецело зависишь от случайных факторов: от ветра, от волн, от течения. И ты никак не можешь на них повлиять. Можешь бороться с ними, но не можешь изменить их…

Ура, ветер! Притом восточный. Попутный. Поднимаем грот, затем стаксель — и полный вперед! Лаг показывает полтора узла. Плюс три — скорость течения. Превосходно!

К обеду ветер усиливается. Скорость увеличивается до трех, затем до четырех узлов. Дует восточный средиземноморский ветер. Тот, который вытолкнет нас прямо в океан.

— Хорошо начинаем, Юлия!

Скала Гибралтара давно исчезла из виду.

Странно, но я ни с кем и ни с чем мысленно не прощаюсь. Никаких щемящих душу воспоминаний или мрачных предчувствий. Мне легко и весело. Смотрю на лаг — четыре с половиной узла.

Ветер все крепчает.

Нас атакуют акулы. Ведут себя прямо-таки вызывающе.

Волнение небольшое, и пока не похоже, чтобы оно усиливалось. “Джу” идет отлично. Румпель легок, и остается надеяться, что у нас не будет проблем с парусами.

На фордевинде и бакштаге ход оказался ниже моих ожиданий. Жаль — до самой Кубы будем идти на этих курсах.

Ветер еще усиливается. Волны ударяют в борт, но пока не заливают нас. Опускаем стаксель. На одном гроте делаем четыре узла! Браво! Оставляем за кормой милю за милей.

Если дела пойдут так и дальше, то к закату мы увидим знаменитую Тарифу и сделаем поворот, чтобы пересечь Пролив. Именно между Тарифой и Танжером находятся водовороты. Их описывали еще в древности. Они указаны на всех картах. Мне рассказывали о них немало ужасов, и мое сердце сжимается от предчувствий.

Вот и Тарифа. Обычный приморский городок. Зажигаем сигнальные огни и поворачиваем. Течение уже изменило свое направление, но при таком ветре нам все нипочем.

Курс на Африку. Прямо против нас мигают огни Танжера. У меня такое чувство, что я когда-то уже переплывал Пролив. Мы сменяем друг друга на румпеле через пять часов. До сих пор ничего интересного, ничего из ряда вон выходящего. Очень крепкий ветер, прекрасный ход — чего же еще?!

Ход выше всяких ожиданий. Я раздумал бросать якорь.

На нашем плане показаны старые испанские и английские крепости по берегам. Крестиками обозначены затонувшие корабли. Их достаточно много, и у меня нет никакого желания войти знаком “ + ” в карты и справочники.

Водоворот? Ведь я видел, что прямо по курсу беспорядочно пенятся барашки! Вот она, неопытность. К тому же я слишком увлекся картой…

По правде сказать, эти знаменитые водовороты не так уж страшны. Немного беспорядочной качки и соленых брызг. Я представлял себе нечто гораздо более грозное.

Вспоминаю водовороты на реке Струме. Этой весной в большую воду мы с несколькими друзьями создали новый вид спорта — проплыли в ластах и мотоциклетных шлемах через пороги и водовороты. Один водоворот закрутил меня и несколько минут колотил о камни. Я едва выбрался на берег и потом целую неделю еле волочил ноги.

По сравнению с нашими Гибралтарские водовороты просто пустяк. Даже такая скорлупа, как “Джу”, проходит их, не зачерпнув и стакана воды.

Стемнело. Там и сям огни кораблей. И совсем близко— огни Танжера.

Когда мы подошли к Танжеру, течение было встречным. Ветер ослабел (африканский берег явно подветренный), и мы застряли против входа в порт.

Почти не движемся. Начинаем нормальные пятичасовые вахты. Юлия первая. В 12 часов ночи она ляжет спать.

Первая ночь на “Джу” в открытых водах. Видимость идеальная. Небо усыпано звездами. Мои мысли об океане. Как он выглядит? Какова волна? Все утверждают, что океанские волны большие и пологие, как холмы. И гораздо менее опасны, чем черноморские. А течение? Нам не приходилось подолгу бороться с течением. Справимся ли? Достаточно ли для океана моих скромных познаний в навигации?

Юлия, судя по всему, не задается этими вопросами и спит, как младенец. Течение слабеет и постепенно меняет свое направление. Мы снова несемся при полных парусах — гроте и стакселе — в сторону Эспартеля. Я уже вижу маяк и держу курс прямо на него.

В 1 час 30 минут мы проходим в полусотне метров от мыса, на котором высится маяк, и вступаем в Атлантический океан.

Я решил не будить Юлию ради этого торжественного и долгожданного мига. Ей гораздо важнее как следует отдохнуть. Океан мы будем наблюдать еще около трех месяцев.

Впереди у нас 4400 миль до Сантьяго-де-Куба. Если учесть неизбежные отклонения и снос из-за ветра на юг, то получится гораздо больше.

Отмечаю вступление в океан глотком виски и сигаретой.

Ветер свежий. Волна средняя. Лучшая погода для плавания под парусом. Океан явно решил очаровать меня. Думается только о хорошем. Я почему-то уверен в успехе.

Несмотря на то, что уже поздно что-либо поправить, начинаю упорно вспоминать, какие из пожиток мы забыли во время подготовки, и, к великой своей радости, ничего не могу припомнить. Нелишне заметить здесь, что мы строго придерживались списка обязательного снаряжения спасательной лодки, регламентированного конвенцией СОЛАС-60. Сверх него мы захватили секстант, транзистор и хронометр, что, надеюсь, успеет взять с собой и всякая догадливая жертва кораблекрушения.

Сижу на носу и думаю о Яне. Ей был месяц, когда мы втроем отправились на одно из первых собеседований о будущей экспедиции. Яну повсюду возили в коробке из-под сигарет.

Мы оставили ее в машине, попросив лежать смирно и не плакать, так как это очень важно для исхода дела. Когда мы вернулись, она безмятежно смотрела на нас своими огромными глазами и улыбалась.

Милая Яна. И на твои плечики легла доля хлопот по экспедиции. Сколько раз ты терпеливо дожидалась нас в своей коробке перед подъездами разных учреждений!

Впервые с такой остротой осознаю, что мне будет очень тяжело без нее. Плохо расклеиваться в самом начале. Никакой радости и облегчения от того, что мы наконец-то в море.

Не смею взглянуть в глаза Дончо. Он занят чем-то своим, мурлычет под нос какую-то песенку, время от времени вопрошает: “Юлия, это, кажется, Тарифа?”, “Как ты думаешь, водовороты очень большие?” Правда, это в основном риторические вопросы…

Послеобеденные часы тянутся медленно. Пытаюсь не думать о Яне, но безуспешно. Знаю, что пора включаться в режим, чем-то заняться, но ничего не могу с собой поделать. Меня не интересует ни то, где мы находимся, ни то, куда и с какой скоростью идем. Но сажусь на румпель.

Ветер взялся за нас всерьез. Наша оранжевая шлюпка рвется вперед. Чувствую на губах первые соленые брызги. Вместе с ними приходит и успокоение. В голове уже не стучит неотвязное: “Яна! Яна!”

— Водоворот! — кричит Дончо.

Кругом кипят пенные барашки. Но это не так уж внушительно. На лице Дончо написано разочарование.

Сумерки сгущаются, и мы зажигаем фонарь. Наши пожитки в полном беспорядке. Кое-как отыскиваю сухари и флягу с водой. Грызем сухари, поглядывая друг на друга, и вдруг беспричинно начинаем хохотать.

Надеваю свитер и непромокаемую куртку. Встаю на свою первую вахту. Мы еще не знаем, что пятичасовая вахта — это непосильное испытание.

Кажется, мне удается ни о чем не думать. Слушаю шипение воды у борта и поскрипывание снастей в темноте. Провожаю глазами проплывающие мимо огни кораблей.

Ночь прошла спокойно. Мы ожидали, что переход Пролива будет гораздо тяжелее, но “Джу” показала себя с наилучшей стороны. Только теперь, после первого серьезного экзамена, мы поверили в нее. Наше жилище несется по волнам во всем своем оранжевом великолепии. Должно быть, со стороны мы выглядим довольно странно: оранжевая лодка, оранжевые паруса, длинные соломенно-желтые волосы Юлии и желтые куртки, надетые на нас обоих.

Идем довольно далеко от берега. Мой план таков: день-два держаться берега, а затем, пройдя таким образом с полсотни миль, взять прямой курс на Лас-Пальмас. К сожалению, океан здесь кишит судами.

Африканский берег полностью соответствует моим школьным представлениям о нем — огромные песчаные дюны и никакой растительности. Неожиданно появляется белый город с причудливыми укреплениями. Он напоминает мне именинный торт.

Ветер слабеет. Мы едва движемся. Боюсь, что начинается штиль. Небо совершенно ясное. Теплынь. Океан кишит мириадами медуз. Появляются акулы. Впервые видим морскую черепаху. Я читал, что из нее получается прекрасный суп, но нам не дано его попробовать. Деликатесы не входят в наше меню, и по программе мы будем получать белки только с планктоном или консервами. Кричу:

— Юлия, это черепаха!

— Ты думаешь, что я приняла ее за кашалота?

Решаем завтра забросить сети для планктона. А сегодня займемся скарбом и отдохнем. На шлюпке всегда найдется работа, но мы не станем слишком усердствовать. Впереди еще много недель.

Юлия спокойна. Беззаботно смеется и подставляет лицо соленому ветру. Говорим совсем немного.

День проходит в борьбе с мешками. Мечтаю поскорее оторваться от берега и остаться наедине с океаном. Ветер совсем утих. “Джу” едва тащится. Если это пассат, то не представляю, как мы пройдем 4400 миль.

Начало океана я, конечно, проспала. Когда я открыла глаза, меня ослепил блеск солнца на поверхности океана. Вижу, что Дончо хочет спать, но он тем не менее весело улыбается мне.

Берусь за румпель, а Дончо тотчас же засыпает во всех надетых за ночь куртках, свитерах и водонепроницаемых штанах.

Надо бы найти зубную щетку и согреть воду для чая. Но где там. Если бы мне предстояло перебрать папирус за папирусом всю Александрийскую библиотеку, я и тогда не думала бы столько времени, с чего начать. Впереди под палубой набросаны несколько мешков, контейнер с пленкой и батареями, ракеты, рулон карт, аптечки, кусок брезента, поплавки, ящик с надписью “Разное”, паруса… На сундуках постелены матрацы и спальные мешки. (Кстати, мы даже пользуемся простынями.) Возле двери рубки висит, так, чтобы можно было взять в темноте, одежда для вахты. В сундуках еще какие-то мешки, вода, сухари, полцентнера книг и коробки с разными сокровищами. На корме, под пайолами, — банки, веревки, инструменты. И куда бы вы ни сунулись, обязательно споткнетесь о восьмидесятиметровый якорный канат, оживший сразу же после погрузки на борт. И кроме всего этого, есть еще четыре ведра, свободно мечущихся по всей шлюпке, и бидончик с маслом (с его помощью мы будем усмирять волны). Я перечислила далеко не все предметы, которые делают жизнь на борту полной риска…

Прежде всего необходимо распаковать и толком распределить содержимое “главных” 14 мешков. Едва Дончо просыпается, как я нагружаю его работой. Он трудится честно, даже вспотел. Через час в лодке становится немного просторней. Но ясно, что за один день со всем не справишься. Ведь мы работаем в три руки. Один из нас (большей частью я) держит руку на румпеле, а свободной рукой больше размахивает и дает указания.

Вспоминаю, как мы отправлялись в прошлый раз через Черное море. Измученные советами, прогнозами, проволочками, вопросами. До последнего момента мы не были уверены, состоится ли вообще это отплытие.

— Категорически запрещаем! — сказали нам в инспекции судоходства. — На этой лодке не разрешается удаляться от берега более чем на три мили.

— Но она называется спасательной. Если корабль затонет в 300 милях от берега? Что будут делать потерпевшие — дожидаться разрешения или спасаться?

— Вот когда потерпите кораблекрушение, тогда…

К счастью, есть кое-кто и повыше инспекции. Беготня, уговоры, подписи, клятвы сделали свое дело. Но когда мы наконец отплыли, нам два дня не верилось, что нас не повернут обратно.

Теперь, кажется, некому преследовать нас — судоинспекция осталась за двумя морями. Уверенности в себе придает не только это. Главное то, что мы уже не те, что два года назад. За плечами у нас опыт борьбы с бушующим морем, с холодом, с отчаянием…

Верю, что выполним задуманное. Знаю, что Дончо всегда будет реагировать как надо. И если со мной что-нибудь случится, он не впадет в прострацию, а будет действовать. И я не ошибусь и не буду увиливать от работы.

Мы верим друг другу во всех мелочах. Каждый знает другого как самого себя. Если я выроню что-то, Дончо поймает это на лету. Если Дончо крикнет с носа: “Моя шапка!” — я схвачу ее, когда она будет проплывать мимо кормы.

Ветер унес вчерашнюю идиллию. Всю ночь мы мечемся среди огромных волн. Шлюпка то взбирается на водяную гору, то стремительно катится в пропасть. Уже на третий день плавания лопнул миф о гладких и округлых, как холмы, волнах. Пологие и безопасные — нечто курортное, не правда ли? Интересно, кто первый сочинил эту сказочку?

Шторм захватил нас около 2 часов ночи, когда на вахте был я. В течение какого-то часа океан словно взбесился, и волны начали заливать лодку. Первая из них испугала меня. Она неслышно подкралась, как тать, и перемахнула через борт.

Насос оказался совсем слабым. Я крикнул Юлию, и она тут же высунулась из рубки. Говорит, что ей все равно не спится. Шлюпка стонет под ударами волн, ведра жалобно дребезжат, перекатываясь с носа на корму. Хватаю одно из них и принимаюсь вычерпывать воду. Юлия сидит на румпеле.

Так проходит ночь. С рассветом не становится легче. Иногда я бросаюсь на матрац и несколько минут лежу как убитый в надежде хоть немного отдохнуть.

Заставляем себя не смотреть на гнущуюся мачту и н. е думать о волнах. Они превосходят все, что я до си. х пор видел. Юлия утверждает то же самое.

Ветер усиливается. Мы давно плывем под одним гротом. Идем на фордевинде. Это самый трудный курс, и надо постоянно следить за углом паруса. Если какая-нибудь волна отклонит нас и “Джу” сменит галс, то рейка паруса порвет ванты. Тогда мачте конец. Это один из классических способов устроить кораблекрушение. К тому же у нас нет балластного киля, а это сильно уменьшает остойчивость лодки.

Целый день перед глазами волны, парус, компас и ведро. Как мы продержимся эту ночь? Надо отдохнуть.

Океан рассвирепел. Вокруг все клокочет. Выделяются только острые гребни волн. Валы идут один за одним и осыпают шлюпку соленым дождем.

Неумолчный рев океана действует на меня угнетающе. Это не наше “домашнее” море, от которого ты всегда знаешь, чего ожидать. Это какая-то дикая, темная стихия, безразличная ко всему на свете.

Дончо зовет на помощь. Видно, крепко ему достается. Киваю ему и начинаю одеваться. Сначала натягиваю джинсы, затем лыжные брюки, а потом еще штаны из ярко-желтой водонепроницаемой материи. Поверх блузки — свитер, пуловер, пуховую куртку, ярко-желтую куртку от штормового костюма. Затягиваюсь тяжелым кожаным поясом, соединенным при помощи карабина и троса с кольцом на рубке. Нарядившись таким образом, становишься более неуклюжим, чем средневековый рыцарь.

Пояс, конечно, страхует от опасности исчезнуть за бортом, но сильно затрудняет работу с парусами. И как это ни рискованно, приходится иногда снимать его.

С другой стороны, хорошо, что на нас столько тряпья. Даже если вода попадает за шиворот, одежда сохраняет тепло, как компресс. Раздевание занимает у меня около десяти минут, а Дончо ухитряется спать прямо в мокрой одежде и валится где попало. Но в последнее время и я не снимаю свой панцирь. Не знаю, сколько мы уже не спим. Кажется, я засыпаю между ударами двух волн. Судорожно сжимая румпель, силюсь держать глаза открытыми. Непрерывно всматриваюсь в компас, так как нигде не видно ни единой звезды. Бесчисленные стада облаков обложили небо и, судя по всему, никуда не торопятся.

Я совершенно раздавлен. Боль в мышцах, резь в глазах от недосыпания, и вот в довершение этого изумительного букета gt; морская болезнь. Свинцовая тяжесть в голове и в желудке. Хорошо еще, что меня не тошнит.

Шторм все крепчает. Нас беспрерывно заливает. Совершенно механически вычерпываю воду, часто теряю равновесие. Как правило, ударяюсь плечом о какую-нибудь из банок. Не очень больно.

К семи часам я понял, что силы мои на исходе. Мне почудилось на минуту, что волнение стихает, и я расслабился. Я сказал себе: что бы ни произошло, я не пошевелюсь. И тут же меня окатило водой. Я остался спокоен. Минуту спустя другая волна перехлестнула через борт. “Джу” начала крениться. Временами борт почти уравнивался с поверхностью океана. Еще немного, и шлюпка начнет черпать воду… Ну и пусть! Будь что будет!

Юлия смотрела на меня округлившимися глазами и молчала. Ее силы тоже подошли к концу. Я не чувствовал ничего, кроме полного безразличия ко всему на свете.

Еще немного, и мы перевернемся. Стоит волне покрупнее… И ты будешь лежать?! Проклятое животное!

Внезапно я вскакиваю на ноги и начинаю лихорадочно вычерпывать воду. Что это было со мной? Слабость? Безволие? Страх? Нет времени выяснять. Юлия молчит. Под глазами у нее мешки. Ничем не могу помочь ей. Ей надо поспать, но, если она ляжет, лодка останется без управления. А я занят ведром. Только иногда я на несколько минут сменяю ее у румпеля, и это для нее единственная возможность собраться с силами.

Действуем как автоматы. Все время молчим. Да и о чем говорить?

По-моему, они становятся все огромнее. Накатываются сзади, справа, слева. Ветер срывает их гребни и рассеивает водяную пыль. Это хорошо смотрится в кино, но здесь я предпочел бы менее патетическую картину. Никаких признаков, что эта свистопляска когда-нибудь кончится.

Волны продолжают заливать “Джу”. К сожалению, они быстрее нас, и нам не удается убежать от них. Единственное, что нам остается, — это следить за углом, под которым корма встречает волну. Пока нам удается противостоять шторму, но надолго ли нас хватит?

А если волна обрушится на нас сбоку? В таких-то случаях и происходит оверкиль — переворачивание по продольной оси судна. До сих пор я думал, что это весьма маловероятно, но сейчас, среди этих кошмарных волн, мне все кажется возможным. В последние годы часто приходится слышать и читать, что та или иная яхта совершила оверкиль — это стало чуть ли не модой и звучит почти героически. Мне это кажется немного подозрительным: не нагоняют ли на нас страху путешественники, описывающие свои злоключения на море? Буду надеяться, что мы не угодим в число переживших это бедствие. Яхте гораздо легче выйти из подобной ситуации, так как, во-первых, она герметически закрыта, а во-вторых, у нее есть киль, который вернет ее в нормальное положение. Для “Джу” переворачивание кончилось бы плачевно. Так что единственный выход для нас быть начеку. Надо следить за каждой волной, реагировать на любой приступ шторма.

А мы становимся все более вялыми и безразличными. Ловлю себя на самых идиотских ошибках. Юлия держится. Ни разу не пожаловалась и со всем справляется. Она выглядит все более изможденной, и при взгляде на нее мое сердце сжимается.

Мои мысли замыкаются на нескольких вещах: ветер, волны, вода в шлюпке, парус, компас. Не ощущаю никакого пафоса борьбы со стихией. Наоборот, все более отрешаюсь от взглядов и привычек прежней жизни. Теперь для меня существуют только простые и точно определенные цели: выдержать, сберечь “Джу”.

Ни прошлое, ни будущее не волнуют меня. Сегодня” этот час, эта минута, эта волна — вот чем заняты мои помыслы. Я даже не смотрю на часы. Когда мне удается сбросить безразличие, я повторяю себе простую истину: “Мы столько держались. Неужели же сейчас сдадимся?”

И начинаю верить — все будет хорошо.

Беспрерывный шторм. Мы голодные и холодные. Три дня уже не переодевались. Вся одежда насквозь сырая, но нет смысла ее менять. За полчаса снова промокнешь до нитки.

По лодке плавают мешки и всякая всячина. Боюсь, что при сильном крене что-нибудь выпадет за борт. Представляю себе крик: “Мешок за бортом!” — и мне становится весело. Даже если вообразить, что в этом мешке могут оказаться вещи или карты.

Удивляюсь, как мы еще не простудились на этом ветру и холоде. Даже насморка нет.

Сколько я уже не сплю? Недосыпание медленно и методично добивает нас. Моя знаменитая реакция, по-видимому, исчезает. Уповаю на то, что нам повезет наткнуться на какой-нибудь остров, желательно обитаемый. Уж тогда-то мы отоспимся!

Время от времени грызем сухари — вот и весь наш рацион. Мечтаю о горячем чае, но газовая плитка запропастилась неведомо куда, а искать ее в этом содоме просто немыслимо. Пусть океан хоть немного успокоится — тогда все поставим на свои места. И о чае подумаем.

Да, мы ведь до сих пор не попробовали океанский планктон. Смотрю на сети — они тоже ожидают спокойной погоды. Как бы не потерять их во время шторма. Надо сказать Юлии, чтобы прибрала.

Но тут же забываю про сети и снова принимаюсь вычерпывать воду.

Работаем как невольники. Почти не разговариваем. Силы обоих на исходе, и нет никакой возможности помочь друг другу. На “Джу” хватит работы для пятерых, а нам приходится делать все вдвоем.

Ничего уже не хочется — ни есть, ни пить. Только спать. Состояние все более вялое. Держусь только потому, что знаю: это не может длиться вечно и в конце концов мы придем в Лас-Пальмас.

— Ну а если мы промахнемся?

Нет, лучше не думать об этом. У меня достаточно проблем с этим корытом, которое то и дело захлестывают волны. Мы стараемся делать все как полагается. Я почти не отрываюсь от компаса, и голова у меня гудит от лихорадочных расчетов. Столько-то часов на юг, столько-то часов на запад, скорость шлюпки, скорость дрейфа, скорость течения. Точно держать курс в шторм на парусной лодке без секстанта, без ориентиров на берегу — это тяжелая задача. Но мы справимся. Должны справиться.

На берегу я был самым отъявленным пессимистом. При подготовке экспедиции и при оборудовании лодки я принимал в расчет только самые тяжелые условия.

По природе я оптимист, но при организации экспедиции ожидал, что океан явит нам свой самый суровый лик. Ну а теперь, теперь я снова оптимист, хотя чертовски хочется спать!

Снова адская ночь. Та же картина перед глазами: пенящиеся во тьме гребни волн, залитая водой шлюпка, согнутая фигурка Юлии на румпеле. Ведро, парус, компас. Ловлю себя на том, что то и дело ухитряюсь задремать на миг и сразу же вскакиваю. Юлия говорит, что часто засыпает между двух волн. Франц Ромер делал так же, и это сильно выручало его. В голове все время вертится: микропауза, микропауза… Я начинаю беспричинно злиться из-за этого невесть откуда взявшегося словечка. Мои мысли перекидываются на все эти новообразования с “микро”. Семью ведь тоже называют микроколлективом или микрогруппой. Двое любят друг друга, а их именуют микрогруппой! Нет, определенно есть что-то обидное для человеческого достоинства в этой “микропаузе”…

Аккумуляторы вышли из строя, и сигнальный огонь на топе не горит. С трудом зажигаем керосиновый фонарь и закрепляем его на крыше рубки, на высоте одного метра над водой. Свет слабый, и маловероятно, чтобы можно было его заметить среди этих гигантских волн.

А ведь мы плывем самой оживленной морской трассой на свете. Здесь пересекаются пути из арабских стран, из Японии, США, Южной Америки. Каждую ночь видим десятки кораблей. Когда они проходят совсем близко, я чувствую, как спина моя холодеет, и не только потому, что на мне все мокрое.

Я знаю, что на корабле обязательно кто-то дежурит и что, как только нас заметят, капитан проведет судно на безопасном расстоянии. Но наш огонек совсем крохотный, а волны такие большие.

Любой встречный корабль — испытание для нервов, любой обгоняющий — угроза. Самое неприятное то, что ты бессилен что-либо предпринять и полностью зависишь от остроты чьего-то зрения.

Если нас рассечет какой-нибудь из огромных танкеров, никто ничего не почувствует. Мы попадем в громадный список пропавших без вести.

Когда судно подходит ближе, чем на два кабельтова, мы зажигаем электрические фонарики и освещаем парус. В темноте вспыхивает огромное оранжевое пятно, которое, конечно, трудно не заметить.

Парусники пользуются преимуществом при маневрах. Это звучит успокаивающе, но тем не менее число яхт, раздавленных кораблями, все растет. При этом самое обидное то, что большое судно порой даже не замечает маленькую скорлупку, а ее пассажиры числятся бесследно пропавшими неведомо где.

Днем кажется, что кораблей гораздо меньше, ночью же огни рассыпаны по океану целыми пригоршнями. При свете дня разойтись с другим судном совсем просто, и мы спокойны. Ночью все кажется неизмеримо сложнее. Говорят еще, что здесь часты туманы. Надеюсь, нам не придется познакомиться с ними.

Этой ночью мы разошлись в опасной близости с пятью страшилищами.

Я давно не смотрелся в зеркало, но представляю, что за образину я в нем увижу. Уже несколько дней не бреюсь. Щетина на подбородке слиплась от соли, и я чувствую себя необычайно грязным. У меня совсем нет намерения отпускать бороду. Я не делал этого и в прежние экспедиции. Не стану отпускать хотя бы из-за того, что все мореплаватели-одиночки до меня были с бородами. Скорей бы побриться.

Океан выглядит по-прежнему. Чаек не видно. Нет акул, нет дельфинов. Бушующая пустыня. Ума не приложу, куда могли попрятаться чайки.

Океан взбаламучен так, что в воде ничего не видно. Изредка во мгле угадываются какие-то фосфоресцирующие существа, имеющие вид огромного позвоночника, излучающего зеленый призрачный свет. Планктон тоже фосфоресцирует. Припоминаю, что мы намеревались его есть. Подождем, пока спадет волнение. Планктон верный признак того, что мы входим в богатые воды и что Канарские острова не так уж далеко.

Когда корабль приближается, я начинаю гадать о его пассажирах. Кто они? Куда плывут? Чем заняты в эту минуту? Но, похоже, мне не хватает фантазии или же я не умею вжиться в образ — как только судно приблизится, я совершенно цепенею от страха и все остальное вылетает у меня из головы. О каких бы светлых вещах я ни пыталась думать в эту минуту, я всем своим существом ощущаю угрозу, исходящую от надвигающегося корабля.

Самые дерзкие — рыболовные суда. Они идут прямо на нас до последнего момента и сворачивают только тогда, когда вы уже приготовились к неизбежному.

Некоторые даже дают круг, чтобы понять, что это за светлячок, который то мелькнет над водой, то исчезнет среди волн. В эти минуты я чувствую, что сердце стучит в висках, в животе, в кончиках пальцев. Напряжение таково, что я не могу вымолвить ни слова.

Да и что тут можно сказать?

Руки у Юлии разбухли и побелели, как у прачки, они в мозолях от шкота, в синяках и ссадинах. Никогда бы не поверил, что ее артистичные руки могут так загрубеть за какие-то пять дней.

И души наши, кажется, загрубели. Говорим о самом необходимом, хрипло и отрывисто.

Насилу заставляю себя пожевать сухарь. Ни о каком режиме питания говорить, конечно, не приходится. Аппетита нет совершенно. Желудок мой не принимает ничего, кроме воды.

Как-то мы открыли банку мясных консервов, но з тот момент, когда Юлия поставила ее на ящик, неизвестно откуда взявшаяся волна смыла консервы на дно шлюпки. Я долго шарил в воде в надежде поймать кусок мяса, но из этой затеи ничего не вышло. Мы не приготовили сразу вторую банку, а снова распаковывать мешок было выше наших сил. И обед пришлось отложить до лучших времен.

Глаза у меня воспалены. Веки опухли. Все тело чешется из-за этого многодневного мокрого компресса. В следующий раз захвачу скребок для лошадей. Сквозь этот скафандр невозможно хорошенько почесаться.

По-прежнему идем на одном гроте. Скорость около четырех узлов. Конечно, со стакселем ход был бы еще лучше, но береженого бог бережет.

Никак не получается вести обстоятельный дневник. С усилием записываю первое, что придет в голову. Нет времени для исследований. Надо отвечать на тесты, но я не могу бросить ради них румпель или ведро. Примемся за них, как только океан успокоится. После первого же сна.

Будет ли кому-нибудь интересно читать этот дневник? Может быть, надо что-то присочинить для завлекательности? Обязательно спрошу об этом у знатоков жанра…

Пошла вторая неделя плавания. Лаг методично отсчитывает пройденные мили. До Лас-Пальмаса их остается около 250. а до первого из Канарских островов около сотни. Мысль об этом примиряет меня с жизнью.

Продолжаем двигаться только по компасу. Не сводим с него глаз, чтобы не сбиться с курса. В течение целой недели мы не видим берега. Облака, подсвеченные огнями Касабланки, были последним приветом с суши. От самого Пролива я не определял широту и долготу точными методами. Небо постоянно в облаках, и я не могу воспользоваться секстантом. Изредка в разрыве туч блеснет звезда или солнечный лучик, но тут же вновь пропадает. Правильно ли я веду “Джу”? Этот вопрос не дает мне покоя. Промахнуться мимо Лас-Пальмаса было бы для нас позором.

Ничего нового, если не считать внезапного похолодания, из-за которого наша жизнь стала совсем невыносимой. И это при всепроникающей сырости. Водонепроницаемые костюмы всем хороши, но вода постоянно заливается за шиворот. Этого можно было бы избежать, подняв капюшон. Но в таком случае, поворачиваясь назад, вместо набегающей волны увидишь подкладку капюшона. Ведь он обладает удивительным свойством сохранять неподвижность, как бы ты ни вертел головой.

Парус держится прекрасно. Никаких повреждений. Я все больше верю в “Джу”. Не могу представить себе лучшего решения открытой бескилевой лодки. И самое главное — она устойчива. А ведь в нее бьют такие волны! Хорошо и то, что я послушался добрых советов и поставил по двое вант с каждого борта. Теперь я почти спокоен за мачту.

Вода беспрерывно заливает двигатель, хотя я и прикрыл его нейлоном. Сегодня заведу его. Это нужно делать ежедневно, чтобы он не вышел из строя. Необходимо заводить его хотя бы на десять минут в день.

Юлия споткнулась и сильно ударилась головой о борт. Проклятая погода! Я скрежещу зубами оттого, что не в силах облегчить страдания моей девочки. Ее прекрасные пышные волосы слиплись от морской воды и висят сосульками. Кожа на лице обветрилась и воспалилась.

От волн и брызг на щеках у нас осаждается соль. Я то и дело утираюсь рукавом, снимая соль целыми слоями. Но больше всего меня раздражает соль на очках. Поминутно протираю их, но они постоянно вновь мутнеют. Это неразрешимая проблема.

Мы оба очкарики. Многим морякам кажется странным, что мы решаемся выходить в море с “неполноценными” глазами. Перед черноморской экспедицией нам пришлось долго уговаривать глазного врача, чтобы он дал свое разрешение.

Вчера, разбираясь с вещами на корме, я выпустил румпель. И едва успел увернуться от удара! Но при этом я разбил свои любимые очки. Утешает меня лишь то, что в запасе у меня еще четыре пары.

На румпеле нужно быть внимательнее. Стоит немного расслабиться, и он может вывихнуть кисть руки или сильно ударить. А травма сейчас может создать невероятные трудности.

Вспоминаю штормы, которые мне приходилось наблюдать на Черноморском побережье. С детских лет я люблю смотреть на бушующее море. А как выглядит с берега бурный океан? Ведь мы еще не ступали на океанский берег! Только теперь вспоминаю об этом.

Плыть по океану, ни разу не побывав на его берегу!

Не знаю, почему морская болезнь является обычным поводом для шуток. На нее изливают свое остроумие писатели и авторы путевых дневников. В большинстве “морских” книг обязательно есть какой-нибудь злополучный человечек, который ко всему еще и болеет морской болезнью. А она, между прочим, выбирает себе в жертвы не только узкогрудых клерков.

Во время прошлой экспедиции у меня два дня кружилась голова при полном штиле. А теперь в этой качке я ничего не чувствую. Видимо, отпущенную нам дозу морской болезни принял на себя Дончо. У него совершенно зеленое лицо, к тому же он ничего не ест. И все время молчит. Впервые вижу своего капитана таким мрачным. Чтобы он за весь день не сказал ничего смешного?!

Я попыталась вызвать у Дончо аппетит, чтобы он хоть немного подкрепился. Для этого, усадив его к румпелю, я занялась сервировкой “стола”. Постелила на банку льняную скатерть, поставила на нее расписанную парусниками тарелку, кружку, положила вилку, и “стол” радостно засиял среди свинцового океана.

После нескольких минут жонглирования посудой и консервами я церемонно кивнула на приготовленный прибор и пригласила Дончо. Но в тот же миг что-то огромное грубо толкнуло меня в спину, и, прежде чем я успела опомниться, волна бросила меня к противоположному борту.

Так мне и не удалось покормить Дончо.

Все время задаю себе вопрос: “Выдержим ли? Не перевернется ли лодка при маневре или при более высокой волне?”

Самое важное для яхтсмена во время шторма — это реакция. А она-то у нас и притупилась в последние дни. Мы стали такими неуклюжими, что теперь проблемой становится завязать простой узел. Мне все время хочется лечь. Любое лишнее движение мне ненавистно. Когда Юлия просит меня подать ей что-нибудь, я злюсь. Знаю, что это плохо, но ничего на могу с собой поделать. И вообще постоянно злюсь без всякой причины. Любая мелочь кажется мне роковой. Раздражает поставленное не на свое место ведро, брошенная веревка. Не узнаю себя! Если я поддамся этому настроению, жизнь станет совершенно невыносимой. Мы увязнем в беспрерывных пререканиях. Нужно держаться! Стоит только распуститься, и начнутся выматывающие душу скандалы. Впереди еще столько дней, нелепо проводить их во взаимной вражде. Плохо, что в тяжелые моменты становишься мелочным и готовым к распре.

Ясно, почему так происходит: хочется переложить тяжесть на кого-то, найти козла отпущения. Но я до сих пор, кажется, ничем не проявил свое дурное настроение и надеюсь выдержать до конца. Не вечна же эта буря. Будет солнце и над нашей шлюпкой. Юлия не для того здесь, чтобы я срывал на ней свое дурное настроение.

Я много раз замечал, что хуже всего люди держат себя со своими близкими. Бывает, что уравновешенный на первый взгляд человек постоянно затевает домашние ссоры. Не думаю, что можно разрядиться, отравив жизнь близким.

Юлия для меня поддержка не только в физическом смысле. Хотя само собой разумеется, что в одиночку при таком длительном шторме не выдержать — волны давно залили бы лодку. Главное в другом — не будь Юлии, я давно махнул бы на все рукой и повалился на матрац…

Она безропотно переносит усталость и неизвестность. Однажды я заметил, что Юлия рассматривает фотографию Яны. По щекам ее струились слезы. Я сделал вид, что ничего не видел. Словно раскаленная игла уколола меня в сердце.

Я часто представляю себе нашу девятимесячную дочурку. Вспоминаю ее улыбающиеся черные глазенки, пухленькие ручки. Бедная Яна — тебе не повезло с родителями. Эти сумасброды потащились за тридевять земель только для того, чтобы нажить мозоли и синяки.

Когда усталость начинает брать верх, я обзываю себя лентяем, лежебокой, белоручкой и кое-чем похуже. Это самопоношение действует ободряюще. Интересно, если бы меня теми же словами обругал кто-нибудь другой, имело бы это тот же эффект?

Теперь я начинаю понимать, как возникла матросская брань. Сама тяжкая жизнь создала хрестоматийный тип боцмана, сыплющего проклятиями.

Но Юлию мне ругать не за что. Она и так выкладывается до конца. Использую противоположную тактику— только хвалю. Но и в этом стараюсь быть умеренным. Юлия стала такой же подозрительной, как и я сам.

С этим кошмаром нельзя свыкнуться. Грохот волн таков, что в рубке едва услышишь зов другого. И все вокруг издает какие-то звуки. Мачта вздыхает. В ящиках гремят банки. Ванты гудят. Что-то скрипит, поминутно чавкает и крякает.

Но я приноровилась спать “пунктиром” — по полминуты. Голова начинает медленно клониться, но, как только подбородок коснется груди, я вскидываюсь и с минуту смотрю перед собой взглядом несгибаемого морского волка. Потом все начинается снова.

Тряпичники

Сегодня я допустила большую ошибку. Я достала зеркало. Если бы я выглядела так в момент знакомства с Дончо, наши отношения вряд ли стали бы особенно

близкими. Теперь-то мы не испытываем резких эмоций при взгляде друг на друга. Нам не до этого.

Когда я распаковала один из мешков, меня поразило обилие старого тряпья. Никогда не предполагала, что у нас так много старой одежды — такой, которую уже никогда не надеваешь, но жалеешь выбросить, так как она еще прочная. Первые дыры появились только в океане — то и дело цепляемся за какие-то углы. Я вытащила лоскут брезента для заплаток, но отложила работу до более спокойного времени.

Интересно, почему я здесь ощутила такую привязанность к старым тряпкам? В Софии с трудом заставляю себя пришить пуговицу, а здесь готова часами штопать какие-то ветхие штаны.

Нас качает. Мы словно пьяные. У меня чувство, что мы теряем человеческий облик. Никаких мыслей. Нас все сильнее охватывает тупое равнодушие. Кроме управления лодкой, ничто нас не волнует.

Никаких признаков того, что погода улучшится. Что ж, и до нас люди попадали в шторм и преодолевали его. Хуже то, что у нас есть определенная цель — надо выйти к Лас-Пальмасу. Не прощу себе, если это не удастся нам.

Немало действует на нервы то, что нужно постоянно быть привязанным к рубке. Пояс затрудняет движения, но снять его значило бы легкомысленно рисковать собой. Этим можно было бы пренебречь, если бы я был один, но теперь я отвечаю и за Юлию. Все время слежу за ней, особенно ночью. Лодка так кренится, что легко можно вывалиться за борт. Опаснее всего, когда приводишь в порядок паруса на носу. Не идут из головы слова Марена Мари: “В путь выходят двое, а возвращается один”.

Об этом надо думать на берегу, а не здесь! Так можно дойти до сумасшествия.

Трос, которым я привязан к рубке, часто запутывается. Когда я занимаюсь парусом, я привязываюсь накоротко к рым-болтам возле мачты. С кормы постоянно свисает конец, чтобы упавшему было за что схватиться.

С возможностью оказаться за бортом самому как-то свыкаешься. Но представить себе, что другой… Не хочу даже думать!

Другая забота — наш компас. Это обычный морской компас в пластмассовом корпусе, закрепленный при помощи винтов на банке. Он освещается маленькой керосиновой коптилкой, которая по необъяснимым причинам отказывается гореть. Чтобы в коптилку поступало больше кислорода, я вырезал ножом дополнительные отверстия, но это не дало желаемого эффекта. Странно, что я не могу справиться с таким элементарным прибором. Остается предположить, что у нас некачественный керосин. Я действительно не испробовал его в деле на берегу. В который раз убеждаюсь, что необходимо сомневаться во всем и все проверять. Приходится вырабатывать в себе привычку обращать внимание на вещи, о которых в голову не придет заботиться на суше. Такая мнительность — залог успеха.

Ночью надо тысячу раз проверить курс, и я тысячу раз вытаскиваю электрический фонарик, чтобы осветить компас. При этом приходится укрывать фонарик — три из десяти уже испортились от морской воды. Эти лишние движения утомляют сильнее всего. Никогда больше не отправлюсь без компаса с подсветкой. На этот раз мы не взяли его с собой, так как он не входит в комплект снаряжения спасательных лодок. К следующей экспедиции сделаю компас с встроенным электрическим освещением. Разумеется, для страховки возьму и керосиновую коптилку — если говорить начистоту, самыми надежными остаются простые, проверенные вековой практикой устройства. Наша коптилка — редчайшее исключение.

Ко всему, компас закреплен несколько дальше обычного, и, чтобы посмотреть на него, приходится все время по-черепашьи вытягивать шею. Слава богу, что в компасе нечему ломаться. Его стрелка зависит только от магнитных полюсов, а на них не влияют мелкие ворчуны.

Вчера я скруглил напильником ребра этого злополучного компаса. Мы все время падали на него, и большая часть наших синяков появилась по его вине. Теперь, если у меня будет свободное время, я стану спиливать все возможные углы. Я решил сделать “Джу.” снаружи и изнутри округлой, как яйцо.

Видим все больше судов. Но среди них совсем нет яхт. Очевидно, их владельцы не настолько свихнулись, чтобы выходить в океан во время такого шторма.

Если мы выйдем точно к Лас-Пальмасу, а потом к Сантьяго-де-Куба, это докажет, что человек не только может пересечь океан с помощью самого массового спасательного средства, но и направить шлюпку, куда пожелает. Опыт такого рода придаст, я думаю, смелости потенциальным жертвам кораблекрушения.[2] Если их судно затонет, они в худшем случае должны будут переплыть пол-океана.

Когда я начинал говорить об этом в Софии, Юлия отмахивалась от меня, говоря, что я Смотрю на всех, как на будущих жертв морских катастроф. Теперь она больше не повторяет этого.

Рано утром Юлия закричала:

— Остров! Острова!..

В предрассветном сумраке я различил далекие очертания островов по левому борту. Один более крупный и несколько меньших. Острова я вижу впервые. Насколько велики они? Далеко ли до них?

— Это Алегранца, первый из Канарских островов, — говорит Юлия.

Она словно в лихорадке. Оттого, что ей удалось первой увидеть острова, ее распирает гордость. Она считает их чуть ли не своей собственностью.

Это нам награда за недельные мучения, за миллионы ведер выплеснутой за борт воды. Мы идем точно и удивительно быстро. Быстрее, чем можно было предположить. Быстрее, чем все яхты, о которых я читал.

Спрятаться в каком-нибудь заливе и переждать шторм? Отдых для нас сейчас важнее всего. Но если ветер будет дуть с прежней силой, мы можем пройти оставшийся путь за 35–40 часов. Это не так мало, особенно для нас, изможденных недосыпанием. Ну а эксперимент? А заявление о том, что мы остановимся на пути только один раз — в Лас-Пальмасе?

Будем идти вперед!

Юлия кивает, хотя на лице ее и не видно радости.

Открываем лоцию посмотреть, как выглядят острова Алегранца, Монтана Клара, Фуэртевентура… Неясные очертания, которые мы видим наяву, похожи на изображения в лоции, но в чем-то и отличаются. Кроме того, на рисунке их больше. Конечно, мы не обязательно видим острова под тем же углом, под которым они изображены в лоции, но сомнение уже закралось в наши души. Нахожу острова Салвагем, единственные, которые могут нам встретиться, кроме Канарских. Они тоже похожи на эти проклятые скалы!

Салвагем — это безлюдные скалистые острова. Они лежат в стороне от океанских путей и от нашей славной цели. Мрачнею. От Салвагем нам никак не попасть в Лас-Пальмас. Наша лодка идет только по ветру. Если мы уткнулись в эти необитаемые скалы, то не избежать нам насмешек и иронических замечаний в Болгарии. Недоброжелатели будут утверждать, что наша удача в Черном море была случайной и что нельзя полагаться на один компас в большом путешествии.

— Черт побери, Алегранца это или Салвагем?!

Опять изменил себе и попусту начал ругаться. Лихорадочно листаю лоцию. Считаю острова и скалы, смотрю на их изображения и теряю всякую уверенность. Юлия тоже колеблется.

— Надо дойти до них. Если там есть люди или оттуда видны более крупные острова, тогда это могут быть только Канарские острова.

Идем прямо на скалы. Занявшись с картами и лоцией, выпускаю румпель. Шлюпка тотчас же становится бортом к волне. И я снова берусь за ведро.

Приближаемся. Никаких признаков жизни.

Уже полтора часа до рези в глазах вглядываемся в острова и строим разные предположения.

— Ну а если это Мадейра? — осторожно спрашивает Юлия и вздыхает так, словно сбросила с себя неимоверную тяжесть.

— Исключено! Туда нас мог бы забросить только сам дьявол!

Но сомнение уже посеяно. Снова копаемся в лоции и в картах. Острова похожи и на Мадейру!

— Все! Хватит! Если мы достанем лоцию Британских островов, то убедим себя, что эти скалы похожи и на них. Будем считать, что это Алегранца.

Я тысячу раз учел все курсы, повороты и смены галса и не обнаружил никаких ошибок. Течение, конечно, может обмануть нас, но ненамного. Исключено, чтобы мы двигались скорее, чем показывает лаг.

Очертания островов делаются отчетливее, и нам становится ясно, что здесь нет признаков жизни. Нет и маяка.

Мне кажется, что я вижу еще какую-то землю. Она угадывается едва-едва. Может быть, это облако? Нет, это Канарские острова! Вот маяк на Алегранце. Его установили почему-то на берегу, возле самой воды, а не на горе. Если бы я отвечал за строительство маяков, я ставил бы их на самых высоких местах, огромные, как колокольни, для успокоения примитивных мореплавателей, которые находятся в условиях, близких к кораблекрушению.

— Если ветер не ослабеет, то через 30 часов мы будем в Лас-Пальмасе. Здесь полно маяков — и на Лансароте, и на Фуэртевентуре. Никак не собьешься с курса.

Юлия устало кивает.

Все это действительно замечательно, но в такой шторм лучше держаться подальше от берегов. Боюсь, если что-нибудь случится с мачтой, течение может выбросить нас к подножию одного из этих прекрасных, как храмы, маяков.

Итак, вперед, к острову Гран-Канария, на котором находится Лас-Пальмас! И подальше от берегов.

Усталость навалилась с новой силой. Страшно хочется спать. Возбуждение нескольких последних часов, когда я бился над проблемой “Алегранца — Салвагемgt;, сменилось апатией. Лучше бы мы не узнавали этих островов до самого Лас-Пальмаса.

Восьмой день длится этот проклятый шторм. Восьмой день нечеловеческого напряжения. Мы уже не чувствуем никакого страха перед стихией и лениво провожаем взглядом очередную водяную гору, надвигающуюся на шлюпку.

За шесть часов сна я готов отдать половину нашего снаряжения. Говорят, что, перетрудившись, трудно заснуть, но я что-то сомневаюсь в этом.

Улыбаюсь жене — мы все-таки выдержим. И будем спать беспробудным сном целые сутки!

Какое облегчение! Мы увидели Канарские острова.

Мы столько времени не спали, что я потеряла чувство реальности. Голова моя как в тумане, я тут же забываю все, что с нами случилось час назад. За все эти дни (сколько их?) помню только, что мы хотели спать, убирали и поднимали паруса, привязывались тросами, черпали ведрами воду. И все время следили за волнами.

Этот компресс, который я не снимала уже несколько дней, все время меняет свое состояние: мокрый, полувлажный, почти сухой, мокрый…

Этой ночью мы решили хотя бы немного поспать и меняться на вахте каждые два часа. После стольких дней борьбы с океаном мы научились вовремя изменять курс и подставлять набегающей волне корму. Нас стало меньше заливать, и появилась возможность иногда передохнуть на несколько минут. Но, для того чтобы уходить от волн в течение двух часов, надо быть поистине виртуозным штурманом.

И все-таки мы решили попробовать. Дончо уговаривал меня идти в рубку, но я настояла на том, чтобы бросить жребий. Первым выпало спать Дончо, и он, недовольно бурча, растянулся на матрасе.

Я дала себе слово поднять его только в самом крайнем случае. Не знаю, что я имела в виду под “самым крайним случаем”, но мое решение было твердым.

Первые полчаса мне удавалось более или менее благополучно увертываться от волн, но потом вода в шлюпке быстро начала прибывать. Внезапно я почувствовала резкое головокружение. Одновременно с этим к однообразному грохоту океана стали примешиваться какие-то звуки; я с удивлением разобрала медный голос трубы. Затем добавились еще инструменты. Звучала искаженная “Литургическая симфония” Онегера. Но почему здесь? В это время блеснул маяк острова Фуэртевентура — я знала, что это должен был быть именно он.

На всякий случай я достала из ящика карту и фонарик. Продолжая сжимать одной рукой румпель, я развернула на коленях карту. Так: свет белый, мелькающий, интервал четыре секунды. Я засекла время на секундомере… Он! Фуэртевентура.

На минуту я совсем забыла про волны. Зато они не забыли про “Джу”. В следующее мгновение волна накрыла меня и чуть было не вырвала из руки карту.

Когда я опомнилась, Дончо выбирался из рубки. Вода лила с него ручьем.

— Теперь иди спать ты, — мрачно сказал он.

Я хотела рассказать ему про “Литургическую симфонию”, но почему-то раздумала…

Мы примерно в сорока пяти милях от Гран-Канарии.

Впервые за восемь дней я проспал целый час подряд. Даже этого было достаточно, чтобы почувствовать себя увереннее. Меня уже не качает, и даже в желудке не так крутит, как прежде.

Жажду окончания шторма, чтобы войти в нормальный ритм: вахта, сон, обед, вахта… Чтобы насладиться наконец путешествием!

Мне кажется, что волнение спало, хотя ветер дует с той же силой. Возможно, это влияние островов.

Теперь можно подвести предварительные итоги. За эти дни я ослабел гораздо сильнее, чем мог предполагать. Да еще нелепая морская болезнь! В Черном море я был в лучшей форме. Правда, тогда не было такого долгого шторма. Не представляю, что с нами будет, если по пути на Кубу этот ад продлится недели три.

Юлия невероятно вынослива. До сих пор не слышал от нее ни слова жалобы. Охает только из-за синяков и чирьев. Заявляет, что в таком виде ни за что не покажется на пляже в Лас-Пальмасе.

Какой-то корабль идет точно на нас.

Советский!

Сбавляют ход и машут нам. Это первый, который останавливается. А до него мы видели сотни кораблей.

Проходит совсем близко. Кричу в мегафон:

— Здравствуйте! Все в порядке. Мы болгарская экспедиция “Планктон III”. Передайте в Варну, радио LZW, что у нас все в норме.

Хочу сказать еще что-нибудь, но мы уже расходимся. Уверен, что сообщение будет передано. Мне кажется, что они знали о нас, так как не задали никаких вопросов. О нашем эксперименте предупреждены все суда и 30 международных организаций. Тем не менее до сих пор за три экспедиции устанавливаем контакт только с советскими кораблями. Не случайно русские моряки и честны как самые отзывчивые в мире. Они всегда предлагают нам помощь. К счастью, до сих пор мы не нуждались в ней. В суматохе я забываю спросить о наших точных координатах и попросить сообщить в Лас-Пальмас о прибытии “Джу”. Снова мы явимся без предупреждения. Ко всему прочему, мы прибываем на неделю раньше, чем планировалось.

Подняли грот и стаксель на гике. Идем на полной скорости. Стаксель с гиком использую впервые — хочется поскорее добраться до берега, и я иду на риск. Волны бьют со всех сторон. Наверное, мне показалось, что волнение стихает. Продолжаем вычерпывать воду. Между прочим, днем нас захлестывает гораздо меньше. Видимо, в темноте мы не всегда выбираем наилучший угол между кормой и направлением волны.

Есть по-прежнему не хочется. Просто смешно, что за одиннадцать дней я ни разу не почувствовал голода, хотя не брал в рот ничего, кроме сухарей. Я. должно быть, здорово похудел. Юлия хоть немного подкреплялась консервами и сухофруктами. Но и у нее щеки ввалились и обострились скулы.

Сеть для планктона мы еще не забрасывали. При такой скорости это исключено. Для того чтобы спокойно срыбачить, надо убрать грот и идти на одном стакселе. Я, признаться, не очень-то и переживаю из-за планктона. Если судить по вкусу океанской рыбы, которую продают в наших магазинах, то здешний планктон будет хуже черноморского. Во всяком случае, рыба не идет с черноморской ни в какое сравнение. Наша рыба не имеет себе равных…

Транзистор поймал Лас-Пальмас. Передают музыку и рекламу. Мы уже узнали названия самых важных магазинов и имена их хозяев.

С помощью ферритовой антенны нашего ВЭФ-206 определяем направление на Лас-Пальмас. На средних волнах это можно сделать лишь приблизительно, но по радиомаякам, передающим сигналы на длинных волнах, можно поддерживать достаточно точный курс. Многие моряки будут, конечно, шокированы таким примитивным способом определять курс, но ведь мы и не претендуем на звание настоящих мореплавателей. Мы всего лишь жертвы кораблекрушения.

Гран-Канария может появиться в любой момент. Волнуюсь — если мы пройдем в сторон“ от Лас-Пальмаса, то при таком ветре не сможем вернуться назад даже с помощью двигателя.

Как выглядит порт? Из лоции я узнаю, что мыс перед ним называется Ла Ислита, что его профиль “характерный”, что самый большой мол носит громкое имя “Генералиссимус Франко”.

К пяти часам я заметил туманные очертания суши прямо по курсу. Ла Ислита? Больше тут ничего нельзя ожидать. Но перед нами всего лишь какая-то маленькая скала. В этом районе не должно быть скал. Меня снова грызут сомнения: не отбросило ли нас течение в сторону? Очень важно ясно увидеть очертания Гран-Канарии. А если мы заметим большой город, это может быть только Лас-Пальмас. Я бы все отдал за то, чтобы прибыть на четыре-пять часов позже. По крайней мере, по световому пятну на облаках мы поняли бы, где находится город. Я уже не говорю о маяках. Всматриваемся до боли в глазах. Обыкновенная скала.

Не повезло нам с погодой. Горы Гран-Канарии поднимаются почти на 2 тысячи метров и в ясную погоду видны с огромного расстояния.

Постепенно вырисовываются очертания пустынного берега западнее скалы. Для проверки принимаю скалу, которую мы видим, за Ла Ислиту и определяю на карте наше положение по отношению к мысу. Очертания берега на карте почти совпадают с контуром суши, открывающейся перед нами. У нас две возможности — обойти скалу слева или справа. Выбирать надо сейчас. Но моим расчетам, Лас-Пальмас находится слева, и мы поворачиваем левее. Волны начинают ударяться о борт к заливают нас. Снова вычерпываю ведро за ведром. Наконец-то наступают сумерки, п прямо перед нами загораются огни. Позднее проступают очертания домов, н под конец вырисовывается нечто вроде “Генералиссимуса Франко”. И наконец мы видим маяк у входа в порт и портальные краны.

Первый этап закончился. Прошло одиннадцать с половиной суток с момента выхода из Гибралтара. Отличное время. Не худо и для самых быстрых яхт.

Наши силы на исходе. Но мы улыбаемся. Скоро спать. А кроме того, Лас-Пальмас, по слухам, полон всяких чудес.

Входим в пору. Совсем темно. А нам еще необходимо отыскать “Наутико клуб”. Там мы бросим якорь, Во всяком случае, так договаривался наш друг Святослав Колев. Южная часть залива полна яхт. На берегу в той стороне громоздятся какие-то сооружения. Направляемся туда. Оказывается, что именно это и есть знаменитый “Наутико клуб”. Везение! Сегодня хороший день.

Швартуемся. Как из-под земли вырастает Августино — первый увиденный нами житель Канарских островов. Черный, низкорослый, улыбающийся. — Привадо, привадо! Но, но!

Не разрешается — буи частные. Это мы поняли. Затем началось долгое объяснение между людьми, не понимающими языка друг друга. Наконец в минуту озарения я понимаю, что “анкла” значит “якорь”. Я хлопнул себя по лбу и кинулся за якорем. Четыре разя я бросал его и четыре раза слышал: “Но, но!” Все время оказывалось что-нибудь неладно: если подует северный ветер, мы протараним яхту дона Аурелиано; если подует с юга, пострадает герр Мюллер из Гамбурга. Остальные яхты — потенциальные жертвы “Джу” — имели скандинавские флаги. В конце концов все же находим безопасное место, Августино успокаивается и предлагает перевезти нас на своей лодке на берег. Он здешний сторож и работает всю ночь. Нам достаточно свистнуть, чтобы Августино вернул нас на “Джу”. Все это он объяснил с помощью мимики: встал по стойке смирно — как часовой на посту, потом посмотрел на часы, показал десять пальцев (что значило десять утра) и, запихнув два из них в рот, по-разбойничьи свистнул.

Мы радостно закивали в знак согласия. Только нет той силы, которая заставила бы нас вернуться сегодня на лодку. Мы снимем номер в самом роскошном отеле и выкупаемся в горячей пресной воде!

— Но сначала поедим. Я голоден как волк.

Когда мы ступаем на берег, земля начинает качаться под ногами. Но постепенно она успокаивается. Перед моими глазами возникает тарелка с дымящимся… Это нелепо, но я мечтаю всего-навсего о шкембе-чорба…[3]