"Константин Вронский. Капрал Бонапарта, или Неизвестный Фаддей " - читать интересную книгу автора

безрадостно и безнадежно. Еды в мешке осталась самая малость. Может, лучше
было пока сидеть в Геттингеме? Даже в его холодной комнатенке под самой
крышей не так зябко, как здесь, в лесу. Надо бы развести костерок, но
возиться с мокрыми ветками - только душу на ниточки рвать. Лучше уж
потрястись немного. Или вернуться? В Геттингем? Нет. Он ведь не женка Лота,
чай. Коли вернется, и впрямь подобно ей в соляной столп обратится. Навеки
вечные. Тогда уж о родных краях и думать не смей.
Верно это смешно - столпом соляным содеяться. Ты - человек, а весь из
соли. И первый же дождичек будет для тебя последним, окончательным.
Фаддей потряс головой. Уши, черт побери, он их совсем не чувствует.
Никак отморозил? Ох, уж этот мороз! Если так и дальше пойдет, чего доброго
совсем отвалятся.
Маменька говаривала когда-то, что родился Фаддей в такую же морозную
ночку. А уж орал, верно, от холодины, как оглашенный. Еще маменька
рассказывать изволила, что и в жильцы его вообще не прочили. И только она у
боженьки на коленях жизнь ему вымаливала. И ведь услышал господь тогда
маменьку. Выправился младенчик. Вырос Фаддей нормальным, здоровеньким
мальцом, разве что чуток более слабеньким, чем ровесники его. А может,
предстояние новорожденного пред ликом смерти сделало Фаддея более цепким.
Что ж тут такого? Ведь с малолетства в свивальниках понимать он начал, сколь
ценно бытие земное. Его Фаддею боженька не просто так подарил, а чтоб он
что-то достойное совершил. Вот хотя бы в отечество заснеженное воротился.
Отечество.
Может, и стоило в Геттингеме оставаться? Абы да кабы. Студиозус он был
вполне толковый. Не многие с ним потягаться-то могли из прибитых к прусскому
университету соотечественников.
Книги-то он сызмальства любил, глотал жадно. Когда время бывало. Читал
Фаддей по ночам, при тоненькой восковой свечечке.
Фаддей зажмурился, губы зашептали псалом, тот самый, что царь Давид
свитийствовал, когда сам в бегах был! Вот и Фаддей словесами сими утешится.
Сон навалился внезапно. Спал Булгарин беспокойно. Все время просыпался
от холода, заново в попону укутывался. Долго лежал без сна, дрожавший,
глядел в темное небо. А потом вновь сон наваливался.
Под утро и сновидение запальное пришло. Едва видения начались, Фаддей
застонал во сне, ибо знакомы ему видения те были. Он видел пред собой лицо
Мари. Ее улыбку. Ее белокурую косу, в которой запуталось солнце. Она шла к
нему, пристально глядя Фаддею в глаза. А он в том сне и слова вставить не
мог. Впрочем, Мари ведь тоже молчала. А потом лицо ее изуродовала гримаса
боли, и она начала падать. С жутким криком и горчайшим упреком во взгляде.
В ужасе проснулся Фаддей. Спокойно, все это лишь сон. Но такой... такой
реальный. Как проклятие, приклеившееся к его жизни, словно колючка репейная.
Как глубокая рана в его душе. Избавится ли он от горести сей, возвратившись
в заснеженное отечество? Мари. Без нее его жизнь сделалась пустой, как
старая рассохшаяся бочка.
Фаддей прикрыл глаза, пытаясь не думать, ни о чем не думать. И видеть
закрытыми глазами только черноту, только темень одиночества. Сколько он так
пролежал, Булгарин не знал. Верно, потому что опять заснул.

2