"Евгений Войскунский. Командировка" - читать интересную книгу автора

- Ты о чем? - насторожился Сорочкин, но в следующий миг, не дожидаясь
ответа, припустил вдоль длинного и словно бы мертвого заводского цеха.
Мы с фотографом побежали за ним. Свернули за угол цеха - и замерли.
Громадный корпус недостроенного крейсера, словно веснушками, покрытый
рыжими пятнами сурика, косо стоял на темной воде заводской акватории - да
не стоял, а подталкиваемый двумя буксирными пароходиками, прилепившимися к
носу и корме, медленно отодвигался от заводской - так называемой
достроечной - стенки. Буксиры усердно пыхтели. На мостике крейсера высокий
морской офицер в мегафон отдавал команды. Несколько матросов (или
курсантов?) возились на крыльях мостика. А по стенке беспокойно бегал
взад-вперед строитель Шуршалов в своем берете - он грозил офицеру кулаком
и орал, срывая голос:
- Братеев! С левого борта кингстоны плохо задраены! Тебя судить будут,
когда корабль потонет!
Котелков щелкал затвором - такие снимки!
А я думал себе: "Братеев, опять Братеев! То он Настю в постель
затаскивает, то крейсер от стенки оттаскивает". Мне захотелось убить этого
наглого офицера.
- А где тут телефон, служивый? - спросил Сорочкин у охранника.
Головань назначил митинг на шесть часов. Он без митингов не мог
обходиться: геополитика, бушевавшая в его государственном мозгу,
непременно требовала выхода. Тем более - в своем избирательном округе. Тут
еще было дело большой важности - крейсер "Дмитрий Пожарский". Уже
несколько лет Головань в парламенте и правительстве затевал скандальные
дискуссии о судьбе крейсера, требовал включить в бюджет специальную строку
о его, крейсера, достройке. С высоких трибун обращался и к населению с
предложением "пустить шапку по кругу". Население, однако, не торопилось
отваливать деньги на крейсер: другие заботы жизни - о хлебе насущном
прежде всего - сдерживали патриотической порыв.
Ровно в шесть машина с Голованем въехала на площадь, сохранившую при
всех постсоветских режимах имя Ленина. В сопровождении телохранителей
Головань поднялся на трибуну. Из других машин взошли на трибуну наш
Ибаньес и прочие отцы города.
Народ собирался, не сказать, чтобы уж очень активно. Расположились
вокруг трибуны профессиональные зеваки, не пропускавшие ни солнечного
затмения, ни столкновения автомобиля с автобусом, ни стихийной собачьей
случки. Заявился на площадь взвод старух во главе с мастером штробления
стен Сиракузовым. Они энергично пели, кивая в такт головами: "Мы кузнецы,
и дух наш молод! Куем мы счастия ключи! Вздымайся выше, наш тяжкий
молот..." Подтягивались мукомолы - но не все, большая часть оставалась
близ Устьинских казарм, в трех кварталах от площади Ленина - на тот
случай, если появятся курсанты морского училища и полезут в арсенал.
Была тут и известная в городе Хана Пугач - маленькая, толстенькая, с
плаксивым выражением некогда миловидного лица. Всхлипывая, она
рассказывала окружающим свою историю, даром что все в городе эту историю
знали.
- У меня же все, все на руках, вот паспорт, вот виза, вот билет. Почему
не пускаете в самолет, что это такое? А они говорят: постановление. Какое
постановление?! Вот вам виза, вот билет! За билет, они говорят, получите
деньги обратно. Зачем обратно, вот же вам живая виза... Они говорят: