"Арсений Васильевич Ворожейкин. Над Курской дугой ("Истребители" #2) " - читать интересную книгу автора

выражает какую-то безотчетную тревогу. Он заметно переживает: видно, как
нет-нет да и вздрогнет левая рука. Воюет он с начала организации полка, не
раз палился в огне, а переживает, нервничает, как перед первым вылетом.
Может, война не закалила, а, наоборот, ослабила его сердце, нервы?
- Не холодно? - спрашивает Купин.
Архип вздрогнул, еще сильнее зарделся, словно его пристыдили за что-то,
и поспешно ответил:
- Нет.
По лицам товарищей пробежала улыбка, разрядив их скованность.
Около меня Дмитрий Иванович задержался. То ли желая подбодрить, то ли
просто еще раз решил напомнить:
- Прошу особо обратить внимание на линию фронта. В случае какой-нибудь
неприятности тяните на свою территорию. В бою от группы не отрываться! - И,
доброжелательно улыбаясь, заключил: - Все будет хорошо...
Хотя я на добрые десять лет старше многих из стоящих со мной в строю
летчиков, в глазах Купина все равно "новичок", необстрелянный боец.
Замки парашюта застегиваются непослушно. Мелко дрожат пальцы. Ловлю
себя на этом и думаю: "А кому это не знакомо? Одно дело говорить о войне,
решать учебные тактические задачи, но совсем другое - самому идти в бой".
Какая-то оторопь, безотчетная спешка... Знаю - нехорошо, но все равно
не в силах ничего поделать с собой. Волнение, присущее человеку, составляет
одно из свойств его природы и, может быть, один из признаков деятельной
натуры. Если бы я не понимал, на что иду, очевидно, и не волновался бы...
Наблюдаю за товарищами и вижу: каждый старается ничем не показать своего
душевного состояния. Владеть собой - мужество. А кто из нас не хочет быть
мужественным?
Над аэродромом появились наши штурмовики. Взлетаем шестеркой. Звено в
четыре самолета ведет капитан Купин. Чуть в стороне - пара Андрея Боровых.
У меня не убирается шасси. Проверяю, выполнил ли все требования
инструкции. Вроде все, однако ручка, которой должен сделать сорок семь
оборотов, не двигается с места.
С неубранными колесами в бой лететь нельзя: теряется скорость, да и
мотор можно перегреть. На этой машине вчера летал, все было нормально. В чем
дело? Еще раз проверяю последовательность своих действий и обнаруживаю
техническую неисправность.
Возвращаться? А если будет бой, возможно, кто-то погибнет? Конечно,
упрека никто не бросит, однако подумают, что, если бы я полетел, несчастья
могло не случиться: наших на один самолет было бы больше. От такого
предположения крепнет решимость остаться в строю, быть рядом с товарищами.
В такие минуты сомнений летчики редко руководствуются официальными
правилами, словно забывают их, и действуют в общих интересах, рискуя собой.
И наоборот, тех, кто следует строго предписаниям, осуждают...
Капитан Купин, у которого я иду ведомым, машет рукой: "Возвращайся!"
Делаю вид, что не понимаю, он же настойчиво повторяет. Я по-прежнему "не
понимаю", успокаивая себя тем, что на И-16 можно драться и с неубранным
шасси. Наконец, Дмитрий Иванович грозит кулаком, тычет им по голове, потом
по козырьку кабины, напоминая, что я такое же бестолковое "бревно", как и
эта часть самолета. В конце концов ведущий, убедившись в моей
"непонятливости", перестал сигналить. А я весь отдался полету. Раз и
навсегда принятое решение, хотя, может быть, и неправильное, приносит