"Андрей Воронин. Утраченная реликвия" - читать интересную книгу автора

приближающегося сердечного приступа, и он зябко поежился, хотя в машине
было тепло, если не сказать - жарко. Уж что-что, а сердечный приступ ему
сейчас был совершенно без надобности - как и в любое другое время, впрочем.
Антиквар снова оглянулся на портфель. Тот стоял на широком заднем
сиденье трехгодовалого "Мерседеса" с самым невинным видом, напоминая
почему-то бесхозную сумку, подброшенную кем-то в вагон метро, - сумку,
содержащую в себе мощный тротиловый заряд и не, сколько килограммов болтов,
гвоздей и стальных шариков. Впрочем, Лев Григорьевич отчасти понимал, в чем
тут дело. Если бы подробности его последней сделки каким-то непостижимым
образом сделались достоянием гласности, содержимое портфеля могло шарахнуть
похлестче тротилового фугаса - так шарахнуть, что от Льва Григорьевича
вместе с его солидным и, слава богу, вполне легальным бизнесом не осталось
бы и мокрого места.
Антиквар тронул рукой в перчатке свои тоненькие, аккуратнейшим образом
подстриженные и подбритые в ниточку седые усы и криво улыбнулся собственным
мыслям. Черт подери, бултыхаясь в выгребной яме, невозможно не запачкать
рук, и в его карьере было немало сделок, сомнительных с точки зрения как
закона, так и морали. Однако сегодня, не совершив, в общем-то, ничего
противозаконного, он, как никогда, чувствовал себя не в своей тарелке.
- Добрые дела наказуемы, - пробормотал он, вынимая из кармана
кашемирового пальто тонкий золотой портсигар и задумчиво вертя его в
руках. - Эти древние, прах их возьми, умели-таки сочинять афоризмы!
Чуть приспустив оконное стекло со своей стороны, Лев Григорьевич
выдвинул пепельницу, достал зажигалку - тоже золотую, очень изящную - и
закурил, выпустив толстую струю серого табачного дыма сквозь стиснутые
зубы. Дым ударился о ветровое стекло, заклубился, пополз по нему в разные
стороны и лениво потянулся к щели приоткрытого окна. Сигарета была дорогая,
с каким-то новомодным патентованным фильтром, облегченная до предела, и Лев
Григорьевич поймал себя на том, что яростно работает щеками, пытаясь
высосать из набитой сушеной травой бумажной трубочки то, чего там в помине
не было. Более всего на свете ему сейчас требовалась настоящая, крепкая и
вкусная сигарета да еще, пожалуй, глоточек коньяка, а лучше не глоточек, а
рюмочка или даже фужер. Увы, подобной роскоши он не позволял себе уже очень
давно - с тех самых пор, как знакомый кардиолог, выражаясь, по обыкновению,
образно и витиевато, посоветовал ему либо отказаться от вредных привычек,
либо сразу, не растягивая удовольствия, выброситься из окна. Сейчас, мусоля
безвкусную, как карандаш, сигарету, антиквар сердито подумал, что
кардиолог - просто старый дурак, а он, Лев Григорьевич Жуковицкий - дурак
вдвойне, что его послушался. Как будто не ясно, что на свете нет ничего
вреднее и смертоноснее самой жизни! Ты можешь не пить, не курить, кушать
один кефир пополам с сырыми овощами, бегать трусцой по утрам и гулять на
свежем воздухе вечерами - словом, выполнять все предписания этих изощренных
садистов в белых халатах, - но, если при этом тебе будут каждый божий день
трепать нервы, долго ты все равно не протянешь.
Сидеть в припаркованной на самом солнцепеке машине в шляпе, пальто и
перчатках было жарко и чертовски глупо, но Лев Григорьевич все равно медлил
выходить: ему почему-то казалось, что, как только он с портфелем в руке
выберется из машины и пойдет к своему подъезду, пути назад уже не будет.
"Э, - подумал он устало и обреченно, - как будто он есть сейчас, этот
путь... Ведь ясно же было, с первого взгляда ясно, что оттуда надо бежать