"Константин Воробьев. Это мы, господи!.." - читать интересную книгу автора

размером в конопляное зерно, должны быть тщательно подобраны и опять-таки
поровну разложены на двенадцать частей.
Сергей наблюдал за ножом и худым грязным лицом разрезающего хлеб и не
мог понять: то ли желтоватые скулы орловца двигаются в такт ножу, то ли он
нагнетает слюну, предвкушая горьковато-кислый хлеб...
- Ну как, братва, ровна? - спросил парень, закончив раскладку крошек.
- Вон там от горбушки надоть...
- Добавить суды...
- Ну, будя, будя! - проговорил парень. - Теперя становитесь по одному,
чтоб номера помнить.
Сергей присутствовал первый раз при дележке паек и потому охотно и
покорно исполнял правила этой процедуры. Нужно было запомнить свой
порядковый номер. Один из участников дележки оборачивался спиной к пайкам
хлеба и на вопрос: "Кому?" - называл тот или другой номер.
Таким образом устранялись всякие нарекания на делящего, что он поступил
в данном случае нечестно. Номер Сергея был пятый, называющий сказал его
последним, и в минуты ожидания, видя, как за два укуса исчезал ломтик хлеба
во рту его обладателя, Сергей, почувствовал, как водянистая слюна заполнила
весь его рот, не успевая проталкиваться в глотку...
С каждым часом все тяжелей становились ноги. Они отказывались
слушаться, вечно замерзшие и сырые. Все эти дни Сергей ночевал в третьем
бараке на третьем этаже нар. Бараки не могли вместить и пятой части людей,
находящихся в лагере. Спали там вповалку друг на друге. На четырехъярусных
нарах ложились в три слоя. Счастливцем был тот, кто оказывался между верхним
и нижним. Было теплей.
Каждый день по утрам пленные выносили умерших за ночь. Каждый день
около шестидесяти человек освобождали места для других В середине лагеря,
внутри одного барака, во всю его ширь и глубь вырыли пленные огромную яму.
Не зарывая, сносили туда умерших, и катился в нее воин с высоты четырех
метров, стукаясь голым обледеневшим черепом по костяшкам торчащих рук и
колен братьев, умерших раньше его...
Тяжелым ленивым шаром катились дни. Подминал этот шар под тысячепудовую
тяжесть тоски и отчаяния людей, опустошая душу, терзая тело. Не было дням
счета и названия, не было счета и определения думам, раскаленной массой
залившим мозг...
Соседом Сергея слева был обладатель синего прозрачного личика с
заострившимся носиком. Личико тихо и размеренно дышало, выглядывая из-под
полы шинели черными, похожими на зерна смородины глазами. Было в них что-то
торжественно-печальное. То ли успокоение сознанием, что, слава богу, все это
скоро кончится для него, то ли мольба... Личико не шевелилось. - Давно
здесь? - стараясь придать своему голосу тон сострадания, спросил Сергей.
- Месяц... нет, меньше, - тоненьким голоском пропищало личико. - Болен
я... Пальцы отваливаются, - продолжал сосед, по-прежнему не шевеля ни единым
членом тела.
- Как отваливаются?
- Гнали нас... на дороге танкист-немец... снял с меня валенки... пять
верст босой... ноги отмерзли. Вот семь пальцев отвалились... Теперь только
три... завтра, наверное, тоже отвалятся... И ноги гниют тоже... Тут нас
много таких...
В гаме голосов терялся тихо шелестящий, часто прерывающийся звук речи.