"Константин Воробьев. Это мы, господи!.." - читать интересную книгу автора

раз по голове просящего подбавить. Бывает, крепко стукнется черпачок по
стриженой голове, и зазвенит-запрыгает отвалившаяся жестянка. Останется в
руках у полицейского долгий дрын-ручка, и пойдет бандит выколачивать ею пыль
из шинелей, а память из голов. Долго стоят в очереди, ожидая ремонтирующийся
черпак, пленные, посылая сто чертей в душу и печенки тому, на чьей голове он
обломился...
А за проволокой, не доходя до нее десяти метров, маячат разноцветным
тряпьем бабы, дети. Пришли они из ближних деревень к отцам, дедам, сынкам.
Подперев голову рукой, вдруг не выдержит какая-нибудь из них да и заголосит.
Переливами печали и горести льется по лагерю причитающий голос:
Ии-и ты-и-и жа-а, мой родненьки-и-й сыно-о-чиик, Ясненьки-и-ий
све-е-етик ни-на-гля-а-дный За-а што-о тебе-ее доста-а-а-лась до-о-ля
го-орькая, Го-о-оло-ву-шка ты-и моя-а ни-ща-сна-ая!..
Повернут головы на скорбный материнский голос дети-подростки и
зашмыгают носами. Станет среди лагеря заросший бородой дядя, прислушается,
сплюнет и скажет:
- Тьфу ты, скаженная! Все нутро волокеть...
Выходят послушать соло и немцы. Да непонятны им смысл и содержание
русского плача-песни, не знают они, как рождаются такие звуки-стоны! Не
слышат они в них смертельной тоски и ненависти, бесконечной любви и
терпения...
Черной душной стеной обрушивается ночь на лагерь. Погребают ее
обломки-минуты мысли и надежды людей, успокаивают их несложные желания...

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Вагоны, постукивая на стыках рельсов, лениво двинулись за паровозом и,
лязгнув буферами, притихли вновь. Крепко-накрепко затиснуты в петли дверей
ржавые кляпы железных засовов. Все той же колючей проволокой забиты-опутаны
окна, и задумай шальной воробей пролететь в окно - повиснет он, наколовшись
на растопыренные рожки колючки.
Сорок семь тел распластались в вагоне. Лежать можно только на боку,
тесно прижавшись к соседу. И все равно десять человек должны разместиться на
ногах лежащих вдоль стенок людей. Душно и вонюче в вагоне. Тяжело дышат
пленные пересохшими глотками. Вторые сутки стоит состав на станции, не
двигаясь с места. Знают пленные, что это - смерть для всех! Съедены еще в
лагере "дорожные продукты" - две пайки хлеба. Кто знает, куда везут их,
сколько дней еще простоит поезд?..
Жестокой дизентерией мучился Сергей. В желудке нет и грамма пищи. Еще
три дня тому назад он перестал есть хлеб и баланду. За это время сэкономил
три пайки хлеба, и вот теперь кричат они в раздувшемся кармане: "Съешь нас!"
Нет сил отогнать эту мысль. Тянется невольно рука к карману с пайками,
погружаются ногтистые пальцы в мякоть. "Корку лучше!" - мелькает мысль,
одобряющая действие рук, и щиплют пальцы неподатливый закал корки, подносят
украдкой от глаз ко рту. "Нельзя, подохнешь!" - шепчет кто-то другой, более
твердый и властный, и пальцы виновато и бережно относят крошку хлеба назад в
карман. И опять останавливаются на пути, благословляемые на преступление
жалким, трусливым и назойливым шепотком: "Чего уж там, бери и ешь..."
- Нельзя, понимаешь, сволочь?! - громко шепчет Сергей.
Глядит Николаев сочувствующими глазами, спрашивает: