"Курт Воннегут. Рецидивист (или "Тюремная пташка") (роман)" - читать интересную книгу автора

Эмиль Ларкин.
- Боб Фендер, - называю. Он в тюрьме у нас единственный, кому
пожизненный срок дали, вообще единственный американец, которого
посадили за государственную измену, когда шла война в Корее...
Вообще-то его надо именовать доктор Фендер, потому что он
ученый, ветеринар. Каптеркой он у нас заведует, откуда мне скоро
принесут цивильную одежду. Там, в каптерке, всегда музыка
слышна, позволили Фендеру крутить, сколько хочет, пластинки
одной французской певицы, Эдит Пиаф зовут, он и крутит целый
день. Еще он рассказы пишет, научную фантастику, и довольно
известен, что ни год, с десяток-другой таких рассказов печатает
за разными подписями - среди его псевдонимов Фрэнк Икс Барлоу и
Килгор Траут.
- Боб Фендер, он каждому друг и никому, - Ларкин говорит.
- Ну, Клайд Картер мне друг.
- Я про тех, кто на воле, - поясняет Ларкин. - На воле-то
есть кто, чтобы помочь тебе был готов? Видишь, никого. И сын
твой собственный тоже помочь тебе не хочет.
- Посмотрим еще, - говорю.
- Ты куда отсюда, в Нью-Йорк? - спрашивает.
- Угу.
- А зачем в Нью-Йорк тебе?
- Люди там приветливые, - объясняю, - особенно к тем, у кого
никаких нет знакомых, к иммигрантам нищим, из которых миллионеры
получаются.
- К сыну ведь за поддержкой обратишься, хоть он словечка тебе
не написал, пока ты тут сидел. - Эмиль у нас в корпусе всей
почтой ведает, поэтому ему известно, писал мне кто, не писал.
- Он, если и узнает, что я с ним в одном городе нахожусь -
так только по чистой случайности, - отвечаю. С сынком своим я
последний раз на похоронах его матери двумя словами обменялся, в
Чеви-Чейз, на маленьком еврейском кладбище. Моя, исключительно
моя идея была похоронить ее на этом кладбище, в этом вот
обществе ее оставить, - идея, которая могла прийти в голову
только старику, оказавшемуся вдруг совсем одиноким. Рут бы
сказала, и правильно: совсем спятил.
Хоронили мы ее в простом сосновому гробу, который стоил сто
пятьдесят шесть долларов. На крышку я положил ветвь с цветущей
нашей яблони, обломив по дороге - пилить охоты не было.
Раввин прочитал молитву на иврите, которого она не знала,
даже не слыхала никогда этого языка, хотя в концлагерях, должно
быть, сколько угодно возможностей имелось его выучить.
Сын мне вот что заявил, поворачиваясь спиной к отцу своему и
к могиле разверстой, потому что торопился - такси его ждет.
- Мне тебя жалко, но любить тебя я не могу и не стану. Я так
думаю, ты и сжил со свету эту несчастную женщину. И никакой ты
мне больше не отец, вообще не родственник. Видеть тебя отныне не
желаю и слышать про тебя не хочу.
Так и сказанул.
Все же надо признать, что, мечтая о Нью-Йорке у себя в