"Курт Воннегут. Рецидивист (или "Тюремная пташка") (роман)" - читать интересную книгу автора

было так погано, а будущее и представить себе страшно. До того
много врагов у меня всюду, не уверен, что хоть барменом удастся
где пристроиться. Похоже, думаю, так вот мне и суждено до
лохмотьев обноситься да грязью зарасти, денег-то ни единого
шанса нет подзаработать. И кончится тем, рассуждал я, что по
каким-нибудь придется сшиваться заплеванным кабакам да сивухой
накачиваться, чтоб не замерзнуть, хотя мне ведь никогда пить не
нравилось.
А всего хуже, думаю, если я вдруг где-нибудь в Бауэри* прямо
на тротуаре засну, и наткнутся на меня, спящего, подростки эти -
там всякой шпаны полно, а грязные старики очень их раздражают, -
ну, из канистры и плеснут. Вымажут всего бензином, а потом
разбудят: вставай, дедушка. А уж самое-то жуткое, думаю, как
глаза от пламени лопаться будут.

/* Район нью-йоркских трущоб./

Теперь понятно, почему я старался ни о чем не думать?
Только мне плохо это удавалось - так, отвлечешься на минутку,
и все. Сижу себе на койке, и еще хорошо, если хоть малость
удается успокоиться, про что-нибудь такое поразмышлять, что мне
не страшно, - про дело Сакко и Ванцетти, допустим, или про Бойню
на Кайахоге, про то, как мы со стариком Александром Гамильтоном
Маккоуном в шахматы играли, и прочее такое.
Если и удавалось так сделать, чтобы совсем была пустая
голова, то ненадолго - всего-то секунд на десять, а потом песня
эта в башку лезет, какой-то незнакомый голос орет во всю мочь,
каждое словечко слышно, а я - хлоп! хлоп! хлоп! Слова, между
прочим, жутко грубыми мне показались, когда я эту песню первый
раз услышал на вечеринке в Гарварде - ребята наши с первого
курса ее устроили, ох, и надрались же мы тогда! При дамах такое
не больно-то запоешь. Думаю, никто из дам песню эту отродясь не
слышал, хоть нравы уже довольно свободные были. У сочинившего
текст намерения ясно какие были: пусть, мол, ребята попоют от
души, пусть загрубеют как следует, чтобы уж больше ни в жизнь
рассуждениям этим не поверить, которым мы верили всем сердцем, -
что женщина существо духовное, изысканное, высокое, не чета нам,
мужланам.
А я и сейчас так про женщин думаю. Смешно, правда? За всю
жизнь я только четырех женщин любил: мать свою, да покойную
жену, и еще женщину, которая когда-то моей невестой была, и еще
одну. Расскажу потом про всех них. Пока же знайте: они, все
четыре, по-моему, в смысле морали стояли куда выше, чем я, и
выдержки у них больше было, а уж насчет понимания тайн жизни -
не мне с ними тягаться.
Ладно, чего уж там, узнаете сейчас слова мерзкой этой
песенки. Все во мне противится, небось до меня и в голову никому
такое не пришло - на бумагу их переносить, хотя, занимая
последнее время соответствующую правительственную должность, я-
то, собственно, и нес ответственность за то, что были напечатаны