"Сергей Волков. Красный террор глазами очевидцев" - читать интересную книгу автора

все сознавали свою обреченность.
В одной из камер, после особо свирепых допросов, заключенные вдруг
поняли, что они все осуждены. Начался плач. С кем-то сделалась истерика,
другой бился в судорогах, третий громко бредил. Вошла сестра. Старик генерал
бросился к ней. "Сестра, я бывал в сражениях. Я отступал. Я знаю, что такое
война. Но ничего подобного никогда в жизни я не видал и не испытал".
В тюрьме быстро крепло глубокое чувство общности, товарищества. Оно
поддерживало, придавало силы переносить мучения, но в то же время углубляло
их, заставляло каждого переживать страданья всех. Нервы были напряжены,
натянуты. Каждый видел, понимал, воспринимал настроение других, переживал
столько смертей и ужасов, сколько было у него товарищей. А так как смерть
неотступно стучалась в стены камер, то не было у этих несчастных ни одного
мгновения покоя, уверенности в следующем дне. Страдания так утончили их
восприимчивость, что молча, без слов, понимали они друг друга.
"Даже я, не глядя, не разговаривая с заключенными, могла читать их
мысли, - говорила сестра. - Мне ничего не угрожало, и все-таки эта
открытость чужой смертной тоски все время была во мне. Что же испытывали
заключенные, из которых каждый считал себя приговоренным".
Сознание своей обреченности и полной беззащитности было у всех,
переступивших порог ЧК, хотя часть их осталась в живых.
Сестры считают, что всего расстреляно было с февраля по август около 3
000 человек. Но вряд ли даже сам Лацис точно знает, скольких отправил он на
смерть. У ЧК было много учреждений, и каждое имело право убивать. По всему
Киеву были разбросаны дома, где в подвалах, в гаражах, в саду, под открытым
небом людей беззащитных, безоружных убивали, как скотину.
Полных списков никогда не печатали. Имена некоторых расстрелянных
приводились на страницах "Киевских Известий Совета крестьянских и рабочих
депутатов". Обыкновенно с краткой характеристикой: бандит,
контрреволюционер, не признавал советскую власть. Сестрам, работавшим в ЧК,
было строго запрещено давать родным какие-нибудь сведения или справки. Да
они и сами не всегда знали, убит ли заключенный или действительно переведен
куда-нибудь.
Наряду с поразительной жестокостью сотрудники ЧК проявляли такую же
поразительную лживость. В своей компании перед заключенными и перед сестрами
они бравировали, хвастались, подробно рассказывали, как "отправляли в штаб
Духонина" (генерал Духонин,46 главнокомандующий русской армией, был зверски
убит большевиками в ноябре 1917 года). Но когда приходили родственники за
справками, они никогда не говорили правду. Заключенный уже расстрелян, а
комендант, иногда тот, который собственноручно убил его, уверяет родных, что
он отправлен в Москву, в Концентрационный лагерь, в тюрьму.
"Идите скорей домой, ведь он уже свободен". А сам отлично знает, что
тот, о ком он говорит, уже зарыт в землю.
В Пересыльной тюрьме должен был открыться Концентрационный лагерь. Он
еще не был устроен, еще никого не было в тюрьме, а уже у запертых ворот
стоял целый хвост родственников. Их уверили, что их близкие в лагерях, хотя
на самом деле они уже были убиты.
Не было никакой мерки для определения состава преступлений, никакой
нормы. Каждый заключенный мог быть убит, а мог и спастись. Полная
неопределенность создавала мучительную сумятицу в душе, когда надежда и
отчаяние свиваются в один клубок. Сотрудники ЧК поддерживали это