"Криста Вольф. Кассандра" - читать интересную книгу автора

разговаривали иногда, как разговаривала я с Мириной, пока наконец не
прозвучало имя, которое мы так долго не называли: Пенфезилея.
Я увидела ее, Мирину, три-четыре года назад рядом с Пенфезилеей во
главе одетых в броню воительниц, въезжающей в Скейские ворота, и натиск
несоединимых чувств: удивление, умиление, восхищение, ужас, смущение и
веселость - все вылилось в безудержный смех, который был в муку мне самой и
которого чувствительная Пенфезилея так никогда мне и не простила. Мирина
подтвердила это.
Она обиделась. Это, и ничто иное, было причиной ее холодности ко мне. И
я призналась Мирине, что мои попытки примириться шли не от чистого сердца,
хотя я знала, что она погибнет. "Откуда?" - спросила меня Мирина с тенью
былой веселости, но я больше не ревновала к Пенфезилее. Мертвые не ревнуют
друг друга. Она погибла потому, что хотела погибнуть. А иначе зачем она
пришла в Трою? У меня была причина наблюдать за ней, и я увидела в ней это.
Мирина молчала. Больше всего меня очаровывала ее ярая ненависть к моим
предсказаниям, я никогда не произносила их, если она была рядом, но ей тут
же спешили доложить о них, а также и о моей случайно высказанной
уверенности, что меня убьют, чего она по-иному, чем все остальные, не могла
мне простить. Кто дает мне право на подобные предсказания? Я не отвечала, я
зажмурила глаза от счастья. Наконец-то, впервые за долгое время, я
почувствовала свое тело. Снова раскаленный укол пронзил мне сердце. Слабость
к другому человеку снова захватила меня целиком. Она мне пришлась не по
душе, Пенфезилея, уничтожающая мужчин воительница.
Как? Неужели я думаю, что она, Мирина, убила меньше мужчин, чем ее
предводительница? И после смерти Пенфезилеи не больше ли, чем когда-нибудь
прежде, чтобы отомстить за нее?
Да, моя лошадка, но только это было совсем другое.
Это было твое сжатое в комок упорство и твоя пылающая скорбь по
Пенфезилее - думай как хочешь, но я понимала тебя.
Твоя глубоко запрятанная робость, твой страх прикосновения, которые я
всегда щадила, пока не посмела наконец намотать белокурую гриву твоих волос
себе на руку и не поняла, как могуча страсть, с которой я давно стремилась к
тебе. Увидеть твою улыбку в минуту моей смерти, подумала я и, не ощущая
больше в себе нежности, надолго рассталась и со страхом. И вот он - темный,
снова надвигается на меня.
Мирина вошла мне в плоть и кровь в ту минуту, как я увидела ее,
светлую, отважную, пылающую страстью, рядом с темной, вечно грызущей саму
себя Пенфезилеей. Счастье ли, горе ли она мне принесла, оставить ее я не
могу, но не хочу, чтобы она была здесь сейчас. С радостью смотрела я на нее,
единственную вооруженную женщину, и, когда мужчины, не внимая мне, втащили в
Трою греческого деревянного коня, Мирина утвердилась в мысли бодрствовать
всю ночь возле чудовища, и я, безоружная, осталась с ней. С радостью, опять
в том же перевернутом смысле, я увидела, как бросилась она на первого грека,
около полуночи вылезшего из деревянного коня. С радостью, да, с радостью
смотрела я, как они падали и умирали от одного-единственного удара. Я
улыбалась, и потому меня пощадили, как щадят безумцев.
Я видела еще недостаточно.
Я больше не хочу говорить. Все суетное, все привычное сожжено, пустынны
те места в моей душе, где могли бы они произрасти. Сострадания к себе самой
у меня столько же, как и к другим. И доказывать мне больше нечего. Смех этой