"Криста Вольф. Медея " - читать интересную книгу автора

дворца, за мощными стенами палат, которые, по рассказам, смахивают на
сумрачные пещеры, скорее узница, чем владычица, под присмотром двух страшных
и дряхлых старух, то ли служанок, то ли стражниц, которые, однако, на свой
лад вроде бы преданы ей и верны, меня она, по-моему, даже по имени не знает,
да и мне прежде какое было дело до несчастной царицы страны, что всегда была
и навсегда останется для меня чужбиной. Как же голова болит, мама, видно,
что-то во мне противится воспоминанию, не хочет еще раз спускаться в эти
катакомбы, в подземное царство Аида, туда, где испокон века смешаны смерть и
нарождение, где из перегноя мертвецов выпекается новая жизнь, что-то во мне
не хочет назад, туда, где правят праматери и богиня смерти. Впрочем, что
значит вперед, что значит назад? Жар все сильней, я должна была это сделать.
Просто я вдруг посмотрела на эту женщину подле царя Креонта тем своим вещим
взглядом, мама, который ты первая у меня обнаружила. А я ведь изо всех сил
упиралась, ни за что не хотела ходить в обучение к тому молодому жрецу,
заболевала... Теперь я вспомнила, как раз во время этой болезни ты и
показала мне линии на моей руке, а тот жрец совершил потом чудовищные
преступления, он был ненормальный, вот тут ты и изрекла: "У девочки вещий
глаз". Здесь-то, в Коринфе, я его почти утратила, мне кажется иногда, именно
болезненный страх коринфян перед тем, что они называют моей колдовской
силой, и отбил у меня эту мою способность. Но когда я увидела царицу Меропу,
я испугалась. То, что она сидит подле царя безмолвно, как статуя, что она
его ненавидит, а он ее боится, - это только слепой мог не заметить. Но я-то
совсем другое имею в виду. Когда вдруг разом наступила тишина. И перед
глазами вдруг искристая дрожь, всегдашняя предвестница моих прозрений. И я в
огромном чертоге почему-то с этой женщиной наедине. Вот тут я ее и узрела,
увидела и ее ауру, почти черную от безутешного горя, и ощутила такой ужас,
что помимо воли последовала за ней, когда она, едва закончилась трапеза,
встала и, ни слова не говоря, даже не кивнув на прощанье хотя бы иноземным
купцам и посланникам, удалилась, прямая и непреклонная в своем златотканом
праздничном одеянии, вынудив царя заглаживать эту ее неучтивость нарочито
оживленными речами и громким смехом. Я от всей души порадовалась его
замешательству. Не иначе он заставил несчастную женщину выйти на люди и
выставить на потребу их суетному любопытству опустошенное лицо, как и Ясон
вынудил меня ломать комедию перед теми же гостями. Но теперь довольно. И мы
ушли, ведомые обе одним побуждением - гордостью. Никогда не забуду, как ты
однажды мне сказала: если, мол, меня когда-нибудь будут убивать, то сперва
убьют меня, а уж потом, отдельно, придется убивать мою гордость. Так оно и
есть, так оно пусть и останется, и не худо бы моему бедному Ясону, пока не
поздно, об этом догадаться.
Я последовала за царицей. По переходам, что ведут в парадный зал, --
как часто я прежде сама тут шествовала, всеми почитаемая супруга Ясона, об
руку с ним, царским племянником и дорогим гостем, и те времена даже казались
мне счастливыми. Как же я могла так обманываться, впрочем, нет более ловкого
обманщика, чем счастье, и нигде острота восприятия не притупляется столь же
надежно, как в государевой свите. Тут Меропа вдруг будто сквозь землю
провалилась, должно быть, где-то в стене была лазейка, я поискала и нашла ее
за шкурами, выхватила из ближайшего рожка факел и скользнула в проход,
который вскоре стал до того низким, что пришлось идти согнувшись, или мне
все это приснилось - мрачные подвальные своды, жуткое отражение прекрасного
и светлого царского дворца в его же затхлых подземельях? Каменные лестницы,