"Криста Вольф. Медея " - читать интересную книгу автора

вперемешку с веселой музыкой бараньих рогов доносился из дворца, ибо вино из
лозы, которую мы выращиваем на южных склонах наших гор, пришлось гостям по
вкусу.
Нет. Это я, я одна была полна самых недобрых предчувствий, ибо знала,
что на самом деле отец гостям отнюдь не рад. Одна - кроме тебя, конечно,
мама. Тебе-то для недобрых предчувствий никаких новых причин не требовалось.
Ты просто знала царя. Мне же в душе постоянно приходилось иметь дело с
отцом: "Ты ведь не предашь родного отца, дочь моя?" Я знала: Ясону нужно
руно. Я знала: государь ему руно отдавать не хочет. Почему не хочет - об
этом я даже не спрашивала. А я, оказывается, должна ему помочь этого
человека обезвредить, любой ценой. И я видела, сколь непомерной была цена,
непомерной для всех нас. Мне не оставалось ничего, кроме предательства.

Мне не оставалось ничего? Как размывает, однако, течение лет те
основания, что когда-то казались мне незыблемыми. С каким исступлением снова
и снова вызывала я в памяти череду событий, последовательность которых
выстроилась в моем сознании в крепостной вал, неприступный для сомнений,
которые теперь, с таким опозданием, через этот вал прорвались.
Одно-единственное слово пробило в крепости брешь: тщетность. С тех пор как я
нащупала под землей эти детские косточки, мои руки помнят о других детских
косточках - тех, что я бросила с борта нашего корабля-беглеца навстречу
царю, нашему преследователю, швырнула сквозь собственный вой, это я еще
успела запомнить. И царь прекратил погоню. С тех пор аргонавты меня боялись.
В том числе и Ясон, которого я увидела совсем другими глазами, едва узнала,
каков он на корабле как предводитель. Это в Колхиде он торкался куда попало,
как слепец, ничего не понимая, всецело вверяя себя в мои руки, но едва он, с
руном на плечах, взошел на свой корабль - передо мной оказался совсем
другой человек. Куда только подевалась былая неуклюжесть, он сразу
подтянулся и распрямил плечи, в его озабоченности судьбой команды
чувствовалась спокойная мужественность, а внимание, с которым он следил за
погрузкой колхидцев на корабли, произвело на меня большое впечатление.
Тогда, помню, я впервые услышала слово "беженцы". Для аргонавтов мы были
беженцами, меня это неприятно укололо. Впрочем, от подобной чувствительности
быстро пришлось отвыкать.
Но разве в том сейчас дело. Наверно, все это от слабости, мама, --
минутная слабость, что нагоняет на меня сегодня все эти мрачные мысли.
Тогда, стоя на берегу, куда ты пришла со мной проститься, ты дала мне
понять, что одобряешь мой поступок. У меня ведь не было выбора. В такой миг
много не скажешь. "Не становись такой, как я", - сказала ты, притянув меня
к себе с силой, какой я давно не чувствовала в твоих руках, потом
отвернулась и пошла вверх по склону - прямо к дворцу, где мертвецким сном
дрыхли царь со своей свитой после прощальной вечеринки, одурманенные зельем,
которое я подмешала в вино - чаши с этим вином они то и дело поднимали за
отъезд Ясона. Ему самому строго-настрого было наказано не пить, иначе он не
найдет дорогу к полю Ареса, которую я ему показывала днем, где ему
предстояло, проскользнув мимо стражей, которые - и об этом я позаботилась
-- тоже спали, с моей помощью свершить наконец то дело, ради которого он и
прибыл в Колхиду, на восточную окраину своего мира: снять со священного дуба
бога войны руно овена, которое его дядя Фрикс, спасаясь бегством, оставил
здесь много лет назад и которое вдруг срочно понадобилось его родственникам.