"Георгий Николаевич Владимов. Большая руда" - читать интересную книгу автора

когда мама называла меня Марго.
Со всех сторон на них напирали, толкали, и невольно она прижималась к
нему низкой и мягкой грудью. Это было не очень приятно, потому что он совсем
ничего к ней не чувствовал. И потом ему как-то трудно было представить себе
ее в детстве.
- Девчонки наши воют: нет того, нет другого, безумно скучают по Москве.
Но в конце концов для чего мы сюда приехали? Разве не для того, чтобы
чувствовать себя участниками большого, настоящего дела? Разве это не
радостно? Я им это каждый день говорю.
- А они что?
- А они? "Чувствуем, радостно, только в театр хочется". Или "на каток".
Но это у них, конечно, пройдет. У меня это давно прошло. И мне здесь живется
как-то окрыленно. Приятно ведь написать маме: "Мы уже прошли пласты
сеноман-альба, апт-неокома, пробились к самому келловею".
-- Что вы говорите! - вежливо изумился он. - Неужели к самому келловею?
- Что значит "к самому"! Уже давно штурмуем. А вы разве здесь недавно?
- Второй день.
- Вы, наверное, экскаваторщик? Или взрывник?
- Водитель на самосвале.
- Ну, все равно. Вам тоже предстоит штурмовать келловейский пласт,
пробивать окно в руду. Если б вы знали, как я вам завидую!
- А у вас, простите, какая специальность?
- Горнячка. Этой весной окончила институт. Но я работаю не на карьере.
В рудоуправлении. Готовлю документацию к чертежам, всевозможные исходящие,
если запрашивают Москва или Белгород. А они запрашивают чуть не каждый день.
Не знаю, может быть, вам это покажется скучным. Но, наверное, моя работа
нужна, если меня сюда поставили?
- Наверно, нужна... Даром же не поставят. Радиола опять завела
"Тишину".
- Нужно уметь во всем находить хорошее, - сказала она. - Вот
посмотрите, кто-то повесил радио выше фонаря, и его в темноте не видно.
Можно подумать, что музыка льется откуда-то с неба, правда?
Он посмотрел вверх. В конусе фонарного света бились ночные мотыльки.
Ночь была темна, ни одна звезда не пробивалась сквозь облака, и едва
достигал сюда свет дальних домов и бараков. Больше он ничего не увидел и
посмотрел на нее. Она была вся захвачена танцем и раскачивалась, задумчиво
сощурясь и напевая. В нем шевельнулось что-то вроде восхищения, он хотел бы
так уметь говорить, как она.
- Ничего пластиночка, - сказал он, кивая вверх. - Берет. Держит.
- К сожалению, это последняя. Уже одиннадцать, а наш радист очень
пунктуален.
"Тишина" кончилась, и в громкоговорителе послышался щелчок. Но шарканье
ног по асфальту еще продолжалось. Пары не расходились. Они танцевали без
всякой музыки.
- Собака он, ваш радист, больше никто, - сказал Пронякин. - Меня б туда
посадили, так я б до утра заводил. А почему нет, ежели народу хочется?
Она мягко улыбнулась, округляя губы.
- Мало ли чего нам хочется. Может быть, его ждет жена или еще
кто-нибудь. Или он думает о тех, кому рано вставать на работу. Все ведь
можно объяснить по-хорошему, правда?