"Габриэль Витткоп. Сон разума" - читать интересную книгу автора

воды, где он плавает, леска для ловли на глубине. Он обращает взгляд к бухте
Соро Лианг, высматривая из тысячи окон своего карточного дворца прибытие
ловцов жемчуга. Он ждет, что какое-то неведомое пока вещество проявит
фотоснимок его жизни, даже зная, что наступит день - который будет хуже, чем
сейчас - когда его черные и зеленые дворцы, в которых ныне раздаются
возвышенные гимны, превратятся в ад, "в ужас мщения, в Илиаду невзгод",
когда сброшенные с небес ангелы будут падать на землю дождем: но ломка - это
уже ледяное чистилище. Легкий, как дерево наплаву, со страданием,
отпечатанным в угольных знаках, прозрачный, рыхлая известь, завернутая в
полотно, Питер ван Хоог скоро поплывет меж ветвей, парусов и муаров
путешествия в глубь себя, по волнам безымянной музыки.
Ратна, говорит он, Ратна была похожа на звук арфы, чье пение еще
привязывало меня к этому миру, не умаляя другого, истинного мира чан-ду. Я
больше не слышу ее в моем нынешнем состоянии, но опиум, который приносит все
из далека-далека, вернет мне ее, после искупления. Я не имею в виду догму,
под искуплением - моим и Ратны - я понимаю пляшущее взаимопроникновение
времен и царств.
Ведь я специально для вас приготовил этот чудесный пакетик, an
extraordinary bargain, indeed, but cash. У меня большая семья, два сына, они
учатся, паразиты, в Лозанне, а все так дорого в наше время, позвольте также
напомнить, что я вам уже предоставлял огромный кредит. Итак, только
наличными...
Не зная, что за ним наблюдают, варан заглатывает свою добычу, он
разевает пасть на 180°. Бесконечная череда наблюдателей и наблюдаемых, от
одного вида к другому, от одного царства к другому, от одной вселенской
бездны к другой.
У меня оставались деньги лишь на то, чтобы прожить несколько месяцев,
не отказываясь от опиума. Я остановился в Сурабайе, огромной, плоской,
воняющей нефтью и живущей в неоновом свете вывесок компании Пертамина. Я
поселился в сумрачном пригороде и нанял прислугу, от которой ничего особенно
не ждал. Двенадцатилетняя Ратна предпочитала не работать на какой-нибудь
прядильне, а смахивать метелкой пыль, открывать кокосовый орех ударом
пробойника, ходить за дешевой стряпней в китайскую обжорку. Ратна была
индуисткой, и пока я курил, она часто напевала Рамаяну, носовое мурлыканье,
внезапно переходящее в горловой хрип. Но еще чаще связывала нас черная лента
полной тишины. Ратна, эфемерная и бессмертная, как Цветок, единая и
многообразная, хрупкая, исчезающая, невинность мира. Светлый ангел
неуловимой наружности, Ратна любила меня, и я любил ее в совершенном
целомудрии Небесного Цветка. Но на другой планете и шкала ценностей другая,
ибо я ненавижу сестер милосердия, презренных сиделок, дьяконесс, знахарок.
Ратна, которая умела поджечь для меня шарик опиума на игле, не имела ничего
общего с этими милосердными шлюхами. Смотрите, сейчас как будто все сгорит.
Сухой сезон.
Стоит сухой сезон, и пейзаж напоминает австралийские степи, до которых
от острова не более 500 миль. Стайки маленьких какаду вспархивают среди
пепельных акаций, колючих кустов, деревьев, скелеты которых торчат на
лиловатом фоне вулканических уступов. Все тускло, за исключением редких
орхидей под мышкой у эвкалипта. Примятая на узкой ленте тропинки, которой
островитяне ходят за дровами трава ждет знака, чтобы превратиться в пламя.
Держа в правой руке кинжал-керис, в левой - веревку, за которую он тянет