"Габриэль Витткоп. Сон разума" - читать интересную книгу автора

фырканьем ощетинивались и падали на землю. Когда из уважения к семьям
префект, наконец, принудил прессу к относительному молчанию о состоянии
жертв, публика уже располагала достаточными сведениями, чтобы восстановить
подробности, которые хотели от нее скрыть.
Это напоминало великое освобождение душ: все жители Б. избавились от
вековечного бремени древнейших побоищ, радуясь, что кто-то наконец отважился
взять его на себя. Жрец верховного церемониала, прокуратор высшей скверны,
он вскоре был мысленно обожествлен. Однако после обожествления ему следовало
умереть. В один знойный день, в самом центре города, женщины линчевали
скрипача муниципального театра, и это происшествие отчасти восстановило
спокойствие.

В одной галерее стоило наступить ногой на паркет, как он начинал
скрипеть. Там-то я и обнаружил клубок вычесок со смрадным запахом. Всего
пять минут назад, когда я там проходил, волос еще не было, однако я не
слышал и скрипа паркета. Спина покрылась испариной. Я употребил слово
"обычно", хотя все было необычно. Оглянувшись, я понял: когда я впервые
вошел сюда в резком ослеплении ровным, рассеянным светом, на мою погибель
была расставлена ловушка, но я должен избежать ее. Я вернулся - да, вновь
вернулся, после того как нашел омерзительный клок волос. Однако он исчез, и
я получил пару дней передышки: глупо лгал, сам не веря в свои россказни,
успокаивал себя нелепой историей о хищных птицах, якобы проникших во дворец.
Я старательно повторял фразу, которую отец изрекал сотню раз за столом.
- Все имеет рациональное объяснение, - говорил он, отламывая кусок
хлеба или передавая соусник. Поскольку история с птицами была слишком уж
убогой, я вскоре заменил ее другой, более правдоподобной - о владельце
второго ключа, ведь теперь не проходило и дня, чтобы я не нашел какую-нибудь
новую мерзость: грязное белье, кровянистые или уже кишащие червями останки.
Впрочем, эти зловонные ошметки наполняли меня дурацким триумфом, ведь мои
ожидания подтверждались: "Я же говорил!"
Он всегда ненавидел насилие, грубые прикосновения, крикливые голоса.
Всегда боялся потрясений и боли. Он никак не может решиться на операцию по
поводу грыжи. Ступает бесшумно. В карманах у него всегда лежат медовые
конфеты от кашля. - Женевьева, - говорит он подчас сестре, - одолжи мне свой
нож...

Дети готовы были, скорее, погибнуть, нежели отказаться от забав в
подвале и маскарадов в каменных гротах. Вопреки предостережениям, они
открыли гениально простой способ пробираться в свои владения и обманывать
наблюдателей - полицейский интеллект оказался неспособным даже представить
себе такую возможность.

Страх, овладевший с тех пор мною, был в сто раз приятнее и в сто раз
сильнее всех прочих. Благодаря останкам мой дворец чуть не превратился в
бойню, но они исчезали так же таинственно, как появлялись, и это
исчезновение внушало ничуть не меньший ужас. Сколько раз мерещилась мне
тень, что бросалась прочь при моем приближении? Сколько раз чудилось чье-то
дыхание за спиной? Столкновение было неминуемо.
Случилось это после обеда на Троицу. В одной из самых высоких
уступчатых галерей я внезапно остановился, заметив против света тщедушный